- Я не оставлю нападения на немецких солдат безнаказанными! – громогласно заявил военный комендант городка гауптман Шульц.
По его приказу взяли заложников: устроили облаву на базаре и схватили десяток замешкавшихся торговцев и покупателей.
Отец Фёдор, бывший митрофорный архиерей, пошёл просить помилования невинным людям, но его даже не пустили на порог, передав через часового
«Кредит доверия исчерпан! Герр комендант не может допускать наглого хозяйничанья партизанских банд на вверенной ему территории!»
Городок замер в предчувствии неотвратимого: посреди площади, возле разрушенного памятника Ленину, плотники сколачивали виселицу: зловещий стук молотков отдавался болью в сердце каждого горожанина. Некоторые сжимались от страха и клялись вести себя тише воды, ниже травы; но в душах большинства только ярче разгоралась ненависть к незваным пришельцам. Так злобный порыв бури гасит робкий огонёк, но лишь раздувает беспощадный степной пожар.
Алька и ещё несколько горячих голов носились с планами освобождения заложников, но старая городская каталажка охранялась усиленными нарядами СС – комендант зорко стерёг свои жертвы.
Утром эсэсовцы прикладами сгоняли народ на площадь, над толпой носился глухой ропот: молодые бабы горестно причитали и сверкали на вражеских солдат ненавидящими глазами; держащиеся за их подолы перепуганные ребятишки выли на разные голоса, старухи истово молились; старики, пряча слёзы в глубине морщин, бормотали проклятия и поминали, как они били отцов этих самых вражин в Первую Мировую. Алька вместе со своими приятелями шныряли в толпе и старательно подогревали градус общего негодования.
- Если все вместе бросимся и сомнём палачей, - горячо шептали они.
Крепкая рука отца Фёдора схватила Альку за шкирку, и он увидел пригнувшееся к нему бородатое лицо.
- Отрок, в своём ли ты уме?! Ты видно хочешь, чтобы вместо десятерых сегодня погибли сотни?!
- А что ты, поп, предлагаешь?! – дерзко отвечал комсомолец. – Смириться и смотреть? Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!
- Ещё раз говорю вам, остановитесь! – увещевал священник. – Вы провоцируете кровопролитие!
- А вы что предлагаете, молиться?! Бог далеко и вообще бога нет! – фыркнул атеист Алька и вывернулся из рук отца Фёдора.
-74-
Тем временем заложников уже подняли на эшафот, на шеи им одели таблички с надписью «Partisan». Хайнц, подбоченясь, кинул Хешке фотоаппарат и попросил сфотографировать его на фоне виселицы, тот охотно выполнил просьбу; затем улыбаясь во весь рот, стал позировать сам. Фельдфебель шуганул их прочь, покрутив пальцем у виска. Ему жутко хотелось пнуть Руди сапогом под зад, но он сдержал в себе это желание и лишь яростно скрипнул зубами. Он, солдат, вынужден участвовать в таком мероприятии! Это несовместимо с его честью, и он видел, что большинство солдат его взвода чувствуют то же самое, но… Они застыли в оцеплении вокруг виселицы, и лишь светлые глаза полыхают из под угловатых стальных касок и руки до онемения в пальцах сжимают чёрные шмайсеры.
- Что ты глаза прячешь?! – перед глазами Пауля искажённое злобной гримасой лицо Хешке. – Вспомни, как наши камерады умирали от их чёртовой мины! Надо было не десять человек вешать, а больше!
Да, Пауль никогда не забудет как умирал Фриди, но эти несчастные русские люди, стоящие у подножия виселицы причём тут?! При чём тут этот пожилой мужичонка с пегими от седины волосами и тяжёлыми от крестьянского труда руками?! При чём тут этот сельский учитель, подслеповато щурящийся через толстенные стёкла своих очков?! Комендант не в состоянии поймать настоящих виновников и пытается отыграться на мирных жителях.
Низенький, похожий на крысу толмач стал переводить напыщенную речь коменданта. Подобно Наполеону, засунув руку за борт своего кожаного плаща, он возвышался над толпой, наслаждаясь своей властью карать и
миловать. Его полноватое лицо с до синевы выбритыми щеками и выступающей вперёд нижней губой чуть не лопалось от важности и спеси. Он говорил медленно, словно каждое его слово было бог весть каким откровением свыше, монокль на его глазу поблёскивал на солнце; переводчик подобострастно смотрел на него снизу вверх и по-русски повторял его фразы шепелявой скороговоркой.
Но вот комендант замолчал и начальственно махнул рукой, на шеи заложникам накинули верёвочные петли. Лелька с ужасом зажмурила глаза и отвернула головёнку Зои от страшного зрелища.
И тут на площадь ворвался генеральский Оппель. Не дожидаясь, пока адъютант откроет дверцу, почти на ходу, пятидесятилетний генерал выпрыгнул из машины и его начальственный голос пронёсся над замершей толпой:
«Прекратить! Герр гауптман! Я приказываю немедленно прекратить это безобразие!»
Его сухощавое, энергичное лицо пылало от гнева, в голосе звенел металл, за плечами крыльями развивался расстёгнутый генеральский плащ с малиновыми отворотами, от быстрого шага полы его хлестали по начищенным как зеркало высоким сапогам.
-75-
Он шагал к виселице прямо сквозь толпу, и она расступалась перед ним, молодые солдаты с уважением вставали по стойке смирно и отдавали ему честь: шёл их любимый боевой командир, ветеран Польского и Французского походов, кавалер Рыцарского креста с бриллиантами. Шёл человек, который не знал страха в бою, умел побеждать, и превыше всего ценил незапятнанную честь солдата. Он подошёл к коменданту и встал перед ним, возвышаясь почти на голову; растерявшийся гауптман вытянулся и приложил дрожащую руку к фуражке.
- Что это за безобразие?! – рычал генерал, тыча в сторону виселицы. Его холёное лицо дёргалось от еле сдерживаемого гнева. – Ваши действия падают грязным пятном на всю германскую армию! Вы хотите, чтобы местное население возненавидело нас и стреляло нам в спину?
Комендант пытался было пробормотать что-то насчёт борьбы с бандитами и приказ прежнего командующего корпусом, но генерал нетерпеливо прервал его: « Надо знать русский характер! Подобными репрессиями вы только озлобите народ! »
Он сделал знак, и солдаты сняли верёвочные петли с приговорённых.
Заложников освободили, они стояли на ватных ногах и с трудом веря в своё чудесное спасение, молились всевышнему. Удивлённо лопочущая толпа постепенно расходилась.
