(осень 1945.)
Старший лейтенант Захар Гиреев возвращался с войны победителем. Ярко сияли на широкой груди заслуженные в боях ордена и медали, в походном сидоре за спиной лежали подарки любимой жене и дочурке: кружевная комбинашка для красавицы Лели и фарфоровая немецкая кукла в пышном розовом платьице для малютки Зои. Впрочем, это он запомнил дочку трёхлетней забавной малышкой, когда в сорок первом уходил на войну. А сейчас она, наверное, превратилась в миловидную школьницу с длинными чёрными косичками, пытался представить себе подросшую дочку Захар. Он представил, как девочка радостно бросится в его объятия, как он поднимет её на руки и подбросит в небо высоко-высоко. И как она будет звонко хохотать, и целовать его заросшие колючей щетиной щёки, и как обрадуется новой кукле…
Старший лейтенант Гиреев шагал по пыльному просёлку мимо полей с убранной пшеницей, мимо искорёженной снарядами берёзовой рощи; мимо погоста с покосившимися деревянными крестами; вот с этого пригорка должна была открыться панорама его родного села: два ряда деревянных домишек под плоскими соломенными крышами, окружённые зеленью садов.
Но вместо этого перед глазами Захара предстало чёрное пепелище с торчащими, как могильные памятники печными трубами. Подойдя поближе, он увидел на месте родимого дома обгорелые брёвна и вырытую землянку; на пороге её сидела трёхлетняя девчушка, как раз в том возрасте, в котором он оставил Зою, грозный страж их двора – цепной пёс Цезарь ластился у её ног. Всё это было так знакомо ему по далёким воспоминаниям из сорок первого, что Захар аж вздрогнул. Но девочка была разительно не похожа на его дочь: Зоя была пухленькая смуглянка с тёмными виноградинами глаз и чёрными волосами, а эта была белокурая и светлоглазая.
- Девочка, а где дочка хозяйки, тёти Лели, где Зоя? – окликнул незнакомую девчушку Захар.
- Я дочка тёти Лели, - откликнулась она. – А мою старшую сестричку Зою немцы убили.
Вещмешок вывалился из рук ошарашенного горем отца, затуманенным взором смотрел он на выскочившую к нему с непокрытой головой жену.
- Где Зоя! – охрипшим от душевной боли голосом закричал он. – Как же ты не уберегла нашу дочь, нашу кровиночку?!
- Сыночек, - кинулась к нему постаревшая за время военного лихолетья мать. – Видишь, сожгли супостаты нашу деревню, за партизан мстили. И деток малых не пожалели, сгинула в огне наша Зоенька, сама Леля чудом осталась жива.
-6-
- А это кто?! – Захар с подозрением смотрел на стоящую у его ног малышку с розовощёким, как у той фарфоровой немецкой куклы личиком…
- Это Люся, моя дочь, - тихо промолвила опустившая глаза Леля.
- Ах, Люся! И кто же её отец? Впрочем, можно догадаться! – от злости лицо мужа стало багровым. – Пока я на фронте бил этих гадов, она тут с ними амуры крутила, шалава!
- Захарушка, не говори так. Ведь ты ничего не знаешь, - попыталась вступиться за невестку свекровь. – Эсэсовцы жили у неё на квартире в городском доме, однажды перепились и изнасиловали её. Что же могла сделать слабая женщина с четырьмя здоровенными мужиками ?! Захарушка, она ведь партизанской разведчицей была…
Захар молча вынул из вещмешка фарфоровую куклу, взял её за ноги, и со всей силы, с размаха ударил ею об угол торчащей посреди двора печи; фарфоровая головка раскололась… Брезгливо отбросив в сторону обломки немецкой игрушки, старлей Гиреев зашагал прочь, вслед ему неслись женские причитания и отчаянный детский плач…
* * *
Старший лейтенант Гиреев беспробудно пил три дня; к вечеру четвёртого, протрезвевший и злой, он вновь появился на пепелище родимого дома и заявил жене и матери:
« Либо пусть Лелька несёт фрицевское отродье в детдом, либо я ухожу. После войны вдов много осталось, многие будут рады пригреть фронтовика».
* * *
Плачущая Леля распрощалась со своей дочерью на пороге детдома, суровая воспитательница покрепче взяла малышку за руку и потянула её в тёмный коридор детприёмника.
- Мама, мамочка! – резанул уши отчаянный детский вопль; вырвавшись из цепких рук, девочка кинулась к матери, вцепилась в её юбку, не переставая рыдать.
Воспитательница и заведующая сообща пытались оторвать ребёнка от матери, крича что-то наперебой, но Леля решительно отстранила их.
- Я передумала! – заявила она. – Я забираю дочку с собой!
- Но, как же так?! Ведь все документы оформлены?! – поразилась заведующая.
- Наплевать! – Мать подняла на руки своё дитя, словно защищая её от всего враждебного мира, и вышла за территорию детдома.
-7-
- Ребёнок останется со мной! – так же решительно заявила Леля встретившим её дома мужу и свекрови. – Девочка ни в чём не виновата!
И старлею Гирееву пришлось смириться. Собственно, он и сам в глубине души понимал, что ребёнок ни в чём не виноват. Но… не мог он совладать со своими чувствами. Каждый раз, глядя на белокурые волосики и голубые глазёнки Люси, он представлял себе ЕГО. Своего врага, наглого, беспардонного, жестокого… надругавшегося над его женой… Ах, если бы он мог найти его, если бы не окончилась ещё война… с какой яростью он бы крошил проклятых фрицев из своего ППШ! Захар грохнул об стол пустую водочную бутылку и горестно уронил голову на сложенные руки.
* * *
(лето 2005)
Майор Климов глубоко вздохнул и взглянул на висящий на стене портрет своего русского деда. Конечно, покойник был при жизни непростым человеком, суровым, немногословным и не слишком ласковым в обращении с родными. Но Игорь на минуту представил себе чувства человека, прошедшего весь ужас войны, вернувшегося домой с такими надеждами и … нашедшего в своём доме дочь своего врага и изменницу жену.
«Интересно, а смог ли бы я сам простить, если бы моя жена, да с каким-нибудь басаевским боевиком?» - вдруг пришла неприятная мысль в голову чеченского ветерана. А ведь дед Захар несмотря ни на что вырастил чужого ребёнка.
- Отец всё равно любил меня, и я любила его! – упрямо заявила мать. – Он всегда гордился моими школьными успехами и говорил, что я самая симпатичная девочка в селе. Он всегда привозил мне из командировок самые красивые платья и помог поступить в институт.
Леля согласно кивнула головой. Всё это было так, но иногда ей казалось, что Захар просто откупается от них с дочерью. Она с мужем так и не смогли вернуться в своих отношениях к той довоенной безоблачной любви, между ними явственно ощущался холодок, муж был казённо вежлив, но не более. Нет, мать и дочь ни в чём не нуждались; наоборот, по меркам полуголодного послевоенного времени они жили довольно таки неплохо. Старлей Гиреев продолжил свою службу в рядах Советской Армии, довольно быстро продвигался по служебной лестнице. Его редко видели в семье, порой приходили скупые, суховатые письма.
-8-
Маленькая Люся буквально боготворила отца, в его нечастые приезды она всегда первая с радостными возгласами встречала его на пороге, а он, небрежно чмокнув в щёчку жену и ребёнка, приказывал накрывать стол и садился пить со своими многочисленными фронтовыми друзьями. Казалось, он навсегда застрял в своём военном прошлом и жил только им.
Робко присев в уголке, малышка Люся, а затем, в конце семидесятых, и её сын Игорь с трепетом внимали рассказам поседевших ветеранов Великой Отечественной. Игорь наизусть, взахлёб, пересказывал потом дворовым мальчишкам, как его дед Захар встретил первый день войны на границе, как отступал с тяжёлыми боями, как защищал Ленинград, а потом дошёл до Берлина. Дедовы друзья очень любили, когда ещё маленький, шестилетний Игорёк, пел для них свою коронную песню « Едут, едут по Берлину наши казаки…», и охотно присоединяли свои хриплые прокуренные голоса к его звонкому мальчишескому альту. Дедовы друзья сажали паренька на свои колени, гладили по белокурой головёнке своими большими мозолистыми ладонями, а дед Захар только хмуро косился на всё это.
Сам он достаточно мало интересовался жизнью старшего внука, серьёзно вмешавшись в неё всего несколько раз. Первый раз это случилось, когда в середине семидесятых решался вопрос, в какую языковую группу пойдет ученик 5 « Б » Климов.
« Я не потерплю у себя в доме немецкой речи, - безапелляционно заявил бывший фронтовик. – Достаточно за войну наслушался, до сих пор передёргивает от их лающего говора! До сих пор, как услышу с телеэкрана, руки так сами и тянутся к автомату»
Игорь послушно пошёл на английский, язык давался ему легко.
А немецкому он понемногу учился от своего дворового приятеля Сашки Вебера, тот был сыном обрусевшей немки с Поволжья. Игорь схватывал всё на лету, словно вспоминая давно забытое. Сашка был его лучшим другом, они часто вместе играли во дворе. Любимой игрой Игоря была игра « в войнушку», сильный, физически крепкий паренёк верховодил своими сверстниками; к тому же у него была сильно развитая фантазия: перерабатывая в голове услышанные от стариков фронтовые рассказы, мальчик каждый раз изобретал всё новые приключения для своих военных игр, друзьям это нравилось и они с удовольствием играли с ним. Вооружившись деревянными автоматами, пацаны с грозными воплями носились по заброшенной стройке, голосом имитируя стрельбу. Летом, в жару, вместо оружия они использовали брызгалки - пластмассовые ёмкости из под шампуня, со вставленным в пробку наконечником от шариковой ручки: водяная струя летела вперёд на несколько метров, имитируя автоматную очередь.
-9-
Вместо гранат в ход шли пластиковые пакеты, наполненные водой: их швыряли со всей силы, они лопались и противники возвращались домой мокрые с ног до головы, но полные желания назавтра продолжить всё снова! Однако, перед началом игры всегда возникала одна большая проблема – кому играть противную сторону: естественно, за немцев всегда играл Сашка Вебер, остальные «фрицы» определялись жеребьёвкой. Зачастую Игорь сам жалел своего лучшего друга и добровольно вставал на его сторону.
Игорь рассказывал это всё это в своих частых беседах с Паулем по Скайпу, тот заливисто хохотал и рассказывал о военных играх своего детства, которые они проводили в летних лагерях Гитлерюгенда. Дед с внуком стали по-настоящему близкими людьми, разговоры между ними становились всё более откровенными. Но, конечно, больше всего внука интересовали события осени 1941 года, период знакомства молодого немецкого солдата с его бабушкой Лелей. Игорь подробно распрашивал об этом и бабушку, поэтому события далёкого военного прошлого представали перед ним, как бы видимыми сразу с двух сторон; он не уставал поражаться, как двое родных ему людей по разному видели одни и те же вещи. Об одном и том же дед Пауль говорила одно, а бабушка совершенно противоположное, но из двух версий постепенно складывалась, как среднее арифметическое в математике, какая-то более ли менее объективная картина.
