В сентябре 2005 в маленьком подмосковном посёлке вдруг резко участились перебои с электроэнергией. Ходили слухи, что многие народные умельцы приноровились воровать электричество, чтобы не платить за него и пользовались незаконными подключениями. Не имея возможности поймать настоящих воров, местное коммунэнерго принялось с целью экономии отключать свет всем поголовно: вот и сейчас половина посёлка сидела в темноте, яростно ругая коммунальщиков.
На открытой веранде было светлее, чем в доме, поэтому ловя последние лучи заходящего солнца, семья Климовых разместилась под деревянным навесом. На улице начал накрапывать редкий осенний дождик, в воздухе запахло прибитой дорожной пылью и мокрой листвой, дождевые капли мерно стучали по крыше, выстукивая тихую ритмичную мелодию.
Быстро смеркалось, и вскоре сидящие за столом уже едва могли различать лица друг друга. Тогда Игорь достал зажигалку и поднёс её к фитильку стеариновой свечи в старинном медном подсвечнике, огонёк ярким мотыльком заплясал на её кончике, словно силясь сорваться и улететь под порывами лёгкого ветерка.
Вся обстановка, так и казалось, настраивала на неспешный и доверительный разговор в тесном семейном кругу; да собственно всё так и начиналось. Однако, после упоминания имени Пауля Гроне, обстановка за столом стала потихонечку накаляться.
- Не дави на меня, Игорь! Ты хочешь разом разрешить проблему, которая копилась десятилетиями; сплеча разрубить узел, в котором сплетены многолетние боль и обиды, - мать провела рукой по своему лицу, словно пытаясь сбросить что-то невидимое, но явно неприятное. – Тебе сложно судить, ты вырос в благополучные семидесятые, и о войне знаешь только по книгам и фильмам. А я дитя войны…
- Да ведь ты родилась в начале сорок второго, в оккупацию ты была совсем малышкой. Что ты можешь реально помнить? – всё же перебил её сын.
- Что я помню? – голос Людмилы Захаровны дрогнул. – Когда каратели сжигали мою семью в 1941, я была всего лишь маленьким семечком в лоне моей матери, моя жизнь только начиналась. И она могла оборваться в пламени горящей церкви, куда нас согнали эсэсовцы! Моя душа уже была в теле моей матери, я вместе с ней чувствовала её боль и страх! С её молоком я впитала ненависть к убийцам моей старшей сестрички! Игорь, ты даже представить не можешь, как я мечтала иметь старшую сестру. Позже, когда мне было уже лет шесть-семь, я бегала на её могилку, носила полевые цветы и плакала, припав к низенькому могильному холмику. Мне было так одиноко, дети в селе сторонились меня; и мне казалось, что только родная сестра могла бы любить и защищать меня.
-10-
Но её убили, и я знала, что среди убийц был мой отец - немецкий солдат! Боже мой, Игорь, все дети гордились своими отцами, а я прятала глаза и молча терпела насмешки и издевательства одноклассников. Игорь, дети могут быть очень злы: так цыплята заклёвывают невесть как оказавшегося на их птичьем дворе гадкого утёнка.
- Мамочка, успокойся, - сын нежно обнял хрупкие плечи пожилой женщины. – Я знаю, что ты и бабушка многое пережили.
Но даже мать знала о себе далеко не всё. Были вещи, о которых Лелька никогда и ни за что не рассказала бы своей дочери. Чувства, за которые Лельке потом было ужасно стыдно.
(весна 1942)
Выжившую в огне Лельку приютила старая знахарка Куприяниха, одиноко жившая на лесной заимке. Пролетел дождливый, слякотный ноябрь 1941 , невыносимо долго тянулась холодная зима сменившего его 1942, затем подобрала все запасы голодная весна. В конце мая Лельке подошёл срок рожать. Поутру беременная, придерживая руками уже опустившийся в предродовом состоянии огромный живот, собралась было пойти к ручью за водой, и вдруг острая боль пронзила её тело, она охнула и осела на траву. Выскочившая вслед за ней старуха-знахарка подхватила её под мышки и помогла добраться до кровати.
Хотя Люся и была вторым ребёнком, рожала Лелька её тяжело, намного тяжелее, чем Зою. Чужой ребёнок был крупнее, плод встал поперёк и никак не хотел покидать тело матери. Бедная женщина металась на постели, кусая руки и губы, но иногда, при особенно сильных схватках была не в состоянии сдержать крик; домотканая простыня под ней сбилась и была мокра от пота. Схватки длились уже около пятнадцати часов, а она всё никак не могла разрешиться от бремени; силы роженицы были на исходе.
- Так мне и надо. За грехи мои Бог наказывает, за измену мужу и за блуд с иноземцем. Или умру, не сумев родить, или рожу мёртвое дитя, - сквозь зубы прошептала она склонившейся над ней знахарке.
- Бог с тобой, дочка, не говори так! Ты видно бредишь, - старуха перекрестила бледное как полотно чело мученицы и поднесла к её губам травяной отвар. – Выпей, тебе станет легче.
- Не брежу я. – ослабевшей рукой Лелька отвела чашку ото рта. – Я уж сколько раз Вам твердила, что не желаю рождения этого ребёнка. Он ублюдок, байстрюк, вражеское отродье.
-11-
Пусть лучше он умрёт при рождении, это решило бы многие проблемы!
- Тише, тише, - пыталась унять её повитуха, но будущая мать гневно продолжала
- Я ненавижу его отца, из-за него погибла моя родная дочь Зоя! Она сгорела, моя девочка сгорела заживо, и виноваты в этом отец этого ублюдка и его дружки. Я не стану рожать и растить фрица!
- Нельзя так говорить! Невинное дитя не в ответе за грехи своего отца! Всякое дитя дар Божий. Господь послал тебе ребёнка не в наказание за грехи, а в утешение, – старая мудрая женщина сокрушённо качала головой. – Опомнись! Одного дитя отобрала у тебя безжалостная война, а второго ты сама готова убить! Женщина ты или волчица?!
Лелька разрыдалась и закрыла лицо руками.
Младенец родился ровно через час, повитуха подняла его и звонко хлопнула по кругленькой синюшной попке – тёмную землянку огласил слабенький крик, тихий, как мяуканье котёнка.
- Дочка у тебя, - сообщила знахарка.
- Девочка? – удивлению Лельки не было предела. Она почему-то была уверена, что может родиться только мальчишка, фриц как она презрительно называла его про себя. Но девочка?! Как ни странно, но с младенцем женского пола Лельке примириться оказалось легче. Крохотная беззащитная девочка ... дочка, ниспосланная ей небесами вместо погибшей Зои...
Старуха положила младенца на грудь родильнице, молодая мать голой кожей ощутила тепло маленького тельца, крохотные губки, вытянувшись в трубочку, инстинктивно нашли её набухший сосок и тихонько потянули за него. Лельку слабо улыбнулась и поправила грудь так, чтобы она не закрывала носик ребёнку; девочка довольно зачмокала . Сладкое томление, зарождаясь в груди, пронзило всё тело молодой матери; сладкое и острое ощущение, подобное испытанному при соитии. Измученную родами Лельку с головой накрыла волна нежности к этому крошечному живому комочку, дикая волна слепой и беззаветной, самой природой данной любви самки к своему детёнышу.
- Моя! Родная моя! – прошептала Лелька и ласково погладила мокрые волосёнки на маленькой круглой головке.
- Как ты её назовёшь? – повитуха была счастлива, что проблема разрешилась. Она много повидала на своём веку и знала, как много значит первое кормление грудью, соединяющее мать и дитя интимными душевными и физическими узами.
- Как назову? – Лелька не ожидала рождения девочки, и вопрос застал её врасплох.
-12-
– Сына она бы назвала Пашкой, но дочь? А пусть будет в честь моей бабки, Людмилой. Люсей.
- Хорошее имя. Людмила – людям милая, – одобрила знахарка. – А теперь спи, восстанавливай силы.
Она дунула на свечу, и в тесной землянке воцарился ночной мрак.
( весна 1944)
Зато следующую историю Людмила Захаровна очень любила рассказывать о себе. Ещё бы, там про неё как про самую юную партизанскую разведчицу!
Лелька прожила у знахарки больше года. Отсвистел метелями февраль, засыпая затерянную в лесу избушку снегом почти по самую крышу, отзвенели весенние капели; в каждодневных заботах о малышке и хозяйстве незаметно прошло лето; затем снова упала белым покрывалом зима и закономерно сменилась весной с её птичьими трелями и лопающимися почками. Где-то вдалеке гремела война, но её отзвуки лишь изредка долетали до сердца лесного бора отдалённым грохотом – так, что порой и не понять было: то ли громыхает идущая стороной гроза, то ли грохочут разрывы от сброшенных самолётами бомб.
Война напомнила о себе в конце мая 1944 внезапно появившимся около их землянки Спиридоном, другом и напарником погибшего Василия. Он вышел из чащи, настороженно озираясь, словно лесной зверь; встал во весь рост, шумно втягивая воздух горбатым носом с круто вывернутыми ноздрями – словно надеялся учуять присутствие чужаков; затем пригнулся и, скрываясь за кустами, медленно приблизился к полощущей в ручье бельё Лельке.
Она чуть не заорала от неожиданности, когда тёмная фигура внезапно возникла у неё за спиной.
- Тихо, девонька. Это всего лишь я, - Спирька ухмыльнулся в прокуренные усы.
- А я думала, лешак, чудище лесное. Уж больно похож, одичал весь, бородой зарос до самых глаз, - отшутилась Лелька. А сама ведь и правду напугалась.
Спрятавшаяся за её юбку малышка тоже осмелела, подняла на незнакомца свои васильковые глаза и робко улыбнулась. Между розовых лепестков губ жемчужинами блеснули ещё не все прорезавшиеся зубки.
- Какая лапочка! – невольно умилился Спиридон и присел перед ребёнком на корточки. – Гляди- ка, глазки словно василёчки. Откуда ж у тебя такое чудо?
- Ветром надуло, - вызывающе буркнула Лелька – Твоё-то какое кошачье дело до моей собачьей жизни!
-13-
- Да знаем мы этот ветер! – примирительно махнул рукой партизан – Дитя оно и есть дитя, как говорится « сын за отца не в ответе». Однако ж надо какая красавица родилась от этого фрица, за версту видать арийский ребёнок.
- Тебе лишь бы потешаться над чужим горем, - нахмурилась молодая мать и дёрнула дочку к себе.
- Да не смеюсь я, погоди! Мне такая мысль в голову пришла… Не желаешь, так сказать, искупить вину перед Родиной? А то ведь скоро наши придут, и за шашни с фрицами по головке тебя не погладят. За всё перед НКВД отвечать придётся…
- Ты на что намекаешь, дядя? – ещё больше помрачнела Лелька.
А тот, как ни в чём ни бывало, продолжал:
- Наши наступают: с Большой земли запросили информацию о количестве и расположении войск в прифронтовой полосе. Но гитлеровцы теперь стали пуганые, в любом подозревают партизанского разведчика. Вот я и думаю: а что, если тебя с этим белобрысым дитём на разведку послать?! Пойдёшь как нищенка за подаянием, будешь говорить им, что родила дитё от немецкого солдата, а теперь не в силах прокормить. Подайте мол, Христа ради, а сама смотри кругом и примечай: где сколько танков стоит, где пушки спрятаны. Память у тебя хорошая, и по ихнему балакать умеешь. Давай, девонька, подмогни нашим партизанам.
На следующее утро Лелька приодела Люсю в перешитое из Алькиной рубашки синее платьишко, достала из под лавки припрятанные городские боты и вместе со Спиридоном отправилась к разведчикам. Их оказалось четверо, трое – кадровые сотрудники НКВД, специально заброшенные в тыл на парашютах для соединения с партизанским отрядом. Один из них тащил на спине походную рацию.
До прифронтовой полосы дошли на следующий день, мужчины остались ждать в лесу, а Лелька с дочкой на руках вышла на просёлок и пошла в сторону расположенной на краю леса деревни. Вскоре дорогу перегородил полосатый шлагбаум.
- Halt! –окрик прозвучал резко, словно удар бича. Перед Лелькой возникли двое солдат с полукруглыми бляхами на груди.
- Ти есть партизан? – первый лязгнул затвором винтовки и наставил её на бедную женщину.
- Найн, найн! Их бин кайне партизан! Их зухе майнен фройнд. Ер ист дойче зольдат. Ер хайст Пауль. Дизес кинд ист зайне тохтер. - прижав к себе дочку затараторила Лелька. Она так сильно испугалась, что слёзы сами брызнули из её глаз. - Их либте дойчен зольдатен унд хат дас кинд геборен!
-14-
Она сознавала, что многое произносит неправильно, но тем не менее чужой солдат понял её тарабарщину.
- Was? Die Tochter des deutschen Soldaten? Ist das Wahrheit? Что? Эта девочка дочь немецкого солдата? Это правда? – немцы опустили оружие и заинтересованно стали вглядываться в личико Люси.
- Das schöne Mädchen! Sie hat das blonde Haar und die blauen Augen. Wie heißt sie? Красивая девочка, светлые кудряшки, голубые глаза. Как её зовут?
- Эльза, - нагло соврала Лелька, мигом переделав имя дочери на немецкий лад.
- Оh, das ist gut! Meine kleine Tochter heißt Elsa auch. Прелестно! Мою маленькую дочь тоже зовут Эльза. – голос вражеского солдата внезапно потеплел.
Они ей поверили! Поверили, что она ищет знакомого немецкого солдата, хотя и добродушно намекнули на тщетность её поисков. Они пропустили её и даже насовали в карманы галеты, извинившись, что не имеют при себе другой еды. Молодой, правда, попытался игриво поинтересоваться. « Не хочет ли фрау второго такого же чудесного малыша?!» и прозрачно намекнул на своё живейшее содействие в этом деле, но пожилой резко пристыдил его, и парень тут же прекратил приставания.
Лелька облегчённо вздохнула и, почти дружески попрощавшись с постовыми, направилась в деревню.
На околице её перехватили четверо танкистов и сценка повторилась. Только теперь Лелька оттарабанила свою легенду куда бойчее.
Немцы заулыбались и наперебой стали задавать ей вопросы о Пауле и дочке. Они махали руками, подзывая своих камерадов; вскоре вокруг женщины образовалось плотное кольцо. Но ей было совсем не страшно! Один из немцев взял девочку на руки.
- Фатер! – наученная матерью юная партизанка погладила своими ручонками бритую щеку гренадёра. И вдруг лёд в его серо-голубых глазах растаял, и суровое выражение лица вдруг стало добрее и человечнее; он вспомнил свою родную «Tochter», которую не видел уже больше года, и тайком вытер слезинку в уголку глаза.
- Кomm zu mir, meine Kleine. Иди ко мне, малышка! – протянул руки второй. Всем хотелось подержать на руках это маленькое чудо, крохотный кусочек семейного уютного тепла, в сердце остро всколыхнулась тоска по родным детям. Солдатские руки гладили льняные кудри на Люсиной головке, совали в её ручонки кусочки сахара и шоколада.
- Какая красивая девочка. Она словно ангелочек! – говорили солдаты, и она на самом деле казалась им сошедшим с неба ангелом; светлым лучиком, промелькнувшим в их тяжёлой фронтовой жизни.
-15-
Лишь только один, со значком НСДАП на мундире, попытался что-то пренебрежительно заметить об якобы испорченной арийской крови в ребёнке, рождённом от русской женщины, но на него тут же негодующе зашикали собственные сослуживцы.
- Ду бист думкопф! Ты дурак. У тебя ещё просто нет собственных детей! – покачал головой танкист лет тридцати, качая на своём колене весело лепечущую Люсю. – А я словно дома побывал.
Его камерад шутливо пощекотал девочку, она залилась серебристым смехом и потёрлась об его руку, словно игривый котёнок.
Унтер вытащил носовой платок и заботливо вытер её перемазанную шоколадом мордашку.
- Мой сынишка лишь чуть старше её. Увидеть бы его сейчас, - сентиментально произнёс он и сунул в Лелькин карман пачку рейхсмарок.
Мать и дочь щедро накормили из солдатской полевой кухни; пожалели, что ничего не могут сообщить ей о расположении части, где служит Пауль Гроне.
- Ляйде! Их вилль финде. – с притворным сожаление вздохнула Лелька и покинула гостеприимное село.
Пока немцы забавлялись с Люсей, острые глаза партизанской разведчицы успели разглядеть и пересчитать укрытые маскировочной сеткой танки, стоящие между крестьянскими хатами, и прикинуть примерное количество снующих по деревенской улице пехотинцев.
