От любви до ненависти

Рассказывает рядовой Гроне: Из-за этих партизан наше начальство было вынуждено усилить посты, особенно на окраинах городка. А так как наша улица в дачном посёлке была самой последней, и за ней начинался пригородный лес, то каждый солдат из нашего взвода вынужден был почти каждые сутки нести ночное дежурство. Сегодня с полуночи выпало дежурить мне: и вот я уже битый час меряю шагами из конца в конец нашу недлинную улочку. Пятнадцать домов с небольшими огородиками между ними, примерно двести пятьдесят шагов туда и столько же обратно. По моим представлениям погода для конца сентября сегодня просто отвратительная: низкие свинцовые тучи буквально лежат на крышах домов и задевают своим беременным дождём брюхом голые ветви садовых деревьев; с неба, словно из сита, сеет мелкими противными капельками – вроде и не особо холодно, но как-то промозгло и неприятно. Поглубже натягиваю на голову капюшон камуфлированной плащпалатки, под ногами омерзительно чавкает размокший чернозём, словно грозя засосать незваного пришельца. Но это ещё не грязь –настоящая непролазная грязь будет здесь примерно через неделю, когда наши машины будут вязнуть в ней по самые обода, а ноги почти по колено. На поселковой улице тихо и темно, свет в большинстве домов погашен – светомаскировка от налёта русских бомбардировщиков. Лишь из дома, мимо которого я иду сейчас, доносится громкий детский плач. Я знаю, в этом покосившемся старом домике живёт Марфа со своими тремя ребятишками – старшему из них, по-моему, нет и пяти лет. Марфа – жена красноармейца, все в посёлке знают, что её муж воюет сейчас против нас где-то в Красной Армии. Знают об этом и немцы: впрочем, никто за это ни Марфу, ни её детей не трогает. Наши солдаты даже не стали выгонять её из дома - пожалели выселять в холодный сарай кормящую мать с младенцем. Так и живут теперь в её однокомнатном домишке: она с ребятишками спит на широкой и тёплой русской печке, а трое наших парней расположились на соломе на полу. Впрочем, чувствую, сегодняшней ночью спокойно поспать им не придётся – малыш орёт всё громче и настойчивей. Вот мать вышла на порог, пытаясь укачать плачущего ребёнка: она трясёт закутанный в рваное одеяло свёрток и занудно повторяет: «баю-бай, баю-бай».
- А.. аю… ай!- вторит ей скулящий малыш, кажется, словно они с матерью пытаются перекричать друг друга. На крыльцо выползает полуодетый Эрих Визе, бывший студент Мюнхенского медуниверситета, а ныне наш ротный санитар. Он суёт мальчишке в рот то ли таблетку, то ли какую-то конфетку, и тот на некоторое время прекращает свой вой. Все облегчённо вздыхают, но через пару минут сладость рассосана и плач возобновляется с удвоенной силой.

-49-

Впрочем, мне уже всё равно: моё дежурство подошло к концу; Хешке сменяет меня на посту, и я радостно мчусь к нашему дому. Взлетаю по крутым ступенькам на высокое крыльцо, распахиваю дверь и с наслаждением ныряю в тепло жарко натопленной хаты, пахнущей кислым запахом стоящего на загнётке теста и табачным дымом. Быстро скидываю на пороге облепленные грязью сапоги, развешиваю у печи насквозь промокшую плащпалатку, стаскиваю с себя китель с брюками и расслабленно заваливаюсь на ворох мягкого сена рядом с Гюнтером. Немного ворочаюсь, пытаясь устроиться поудобнее, и предвкушаю сладкий сон не менее чем до семи утра. Мои веки тяжелеют, тело наливается блаженной истомой и я медленно, словно в вату, погружаюсь в объятия сна. Откуда-то издалека доносится стрёкот мотоциклетного мотора, но я уже блажено похрапываю, свернувшись калачиком и натянув на голову вермахтовскую шинель. Однако в мой сон бесцеремонно вторгается истерический женский голос, он орёт что-то на резкой, визгливой ноте, чем-то бурно возмущается и чего-то настойчиво требует. В три часа ночи голос этот кажется невыносимо противным, он сверлит мой сон словно настойчивый бур. Кажется, я узнаю голос Марфы и, кажется, она требует, чтобы к ней сейчас же вышли Лелька, или ещё лучше сам наш фельдфебель. Гюнтер, конечно, чертыхается и переворачивается на другой бок. Но Лелька, накинув шерстяную шаль поверх ночной рубашки и сунув ноги в широкие раструбы резиновых сапог, всё же выбирается через тела спящих на полу солдат во двор. Следом за ней выскальзывает Алька, по пути этот медвежонок умудряется пребольно наступить своей босой пяткой сначала мне на пальцы руки, а затем на коленку. Вес у него не такой уж маленький, мне кажется, что моя бедная нога сейчас согнётся в обратную сторону, как у кузнечика. Я ору: « швайнехунд» и в ярости запускаю в него первым, что попало под руку – своей стальной каской. Каска глухо стукает о деревянные доски – чертёнок успевает вовремя захлопнуть дверь за своей спиной. Бормоча под нос ругательства, я откидываюсь на постель и вновь пытаюсь заснуть, но голоса во дворе становятся всё громче и пронзительнее.
- Гляньте, люди добрые, этот фашист столкнул беременную женщину с крыльца! – надрывает глотку Алька, явно стараясь возбудить возмущение соседей.
- Какого чёрта вы там творите? – Гюнтеру уже не до сна; он приподнялся на постели и пытается докричаться до Хешке через дверь.
- Я объяснил этой нахальной русской, что не стану из-за её блажи будить командира и не стану пускать её в дом.

-50-

А она упорно прёт на меня как танк, - возмущённо объясняет Руди, пытаясь переорать горластого русского – И вообще, их действия попадают под параграф устава «нападение на часового»! Я их обоих имею право застрелить! Из-за двери доноситься зловещее клацанье винтовочного затвора и угрожающие выкрики. Понимая, что без нашего вмешательства скандал не утихнет, мы с Гюнтером спешно начинаем одеваться. Я выскальзываю во двор первым: действительно, Марфа лежит на земле, обхватив руками свой огромный живот с восьмимесячной беременностью, а Хешке пытается прикладом отбиться от наседающих на него с разных сторон Лельки и её братца. Из-за соседского плетня белеют лица нескольких других баб – и когда они успели прибежать?!
- Russen, schweigt und seit still! – выскочивший следом за мной на крыльцо фельдфебель орёт так, что кажется, в доме от его голоса полопаются все стёкла. Он расстёгивает кобуру, выхватывает пистолет и оглушительный выстрел разрывает ночь.
Бабы разом умолкают; сидящая на земле Марфа тоже перестала блажить, только испуганно и часто икает, глядя на Гюнтера снизу вверх, её и так косящие глаза, кажется, стали косить ещё больше и почти разъехались в разные стороны. Один только Алька никак не уймётся. Вполголоса, но однако так, чтобы соседки могли его слышать он комментирует: «Рус, швайне… только и умеют фашисты проклятые нас русскими свиньями обзывать!»
- Гюнтер сказал « Русен, швайгт – то есть русские замолчите» - обрываю я мальчишку. Я уверен, он намеренно неправильно переводит женщинам слова нашего фельдфебеля, желая восстановить против нас всех соседей. Фельдфебель, не убирая оружия в кобуру, медленно спускается с лестницы и пытается помочь встать с земли беременной женщине. Но вместо того, чтобы встать, она вдруг вцепляется руками в его колени и вновь начинает голосить. Он чуть не падает под тяжестью повисшей на нём бабы, тщетно пытается оторвать её руки от своих брюк.
- Чего хочет от меня эта сумасшедшая?- растерянно вопрошает он, обращаясь одновременно и ко мне, и к Лельке. Марфа, обрадованная тем, что немецкий начальник наконец готов выслушать её жалобу, затараторила с удвоенной силой, для чего-то мешая русские и немецкие слова. Нет, я, конечно, неплохо понимаю по-русски и горжусь этим, но я не в силах понять тарабарщину из завываний, проклятий и поминутной божбы, которой эта ненормальная поминутно уснащала свою речь!
- Немедленно прекратите истерику! - раздражённо гаркнул Гюнтер. – Я не стану ничего слушать, если Вы не объясните всё толком!

-51-

Напуганная его грозным тоном баба разревелась, Гюнтер со стоном схватился за голову: «- Я скоро сам сойду с ума в этом сумасшедшем доме!» Как могли, мы с Лелькой попытались успокоить ревущую как белугу Марфу: хозяйка велела мне сбегать в дом за водой, я принёс ковшик и протянул его Марфе – она пила, и зубы её судорожно стучали о жестяные края ковшика, а заплаканные карие глаза смотрели как глаза побитой собаки. Наконец её рыдания стихли; сквозь всхлипывания нам всё же удалось вызнать у неё, что всё-таки случилось. Оказывается, Эрих не выдержал, вырвал у неё из рук оравшего целую ночь малыша и куда –то его увёз. И она уверена, что он повёз его в детский концлагерь, где у малышей брали кровь для немецкого госпиталя. И теперь она просит фельдфебеля, чтобы тот помог вернуть её сыночка. Мы с Гюнтером недоумённо переглянулись. Первое, что нам пришло на ум « кто распространяет по городку эти нелепые слухи о выкачивании крови у младенцев?» Кровь маленького ребёнка абсолютно не подходит для переливания в вены взрослого мужчины. Да и с какой стати Эриху везти куда-то чужого ребёнка на мотоцикле? Понятно, что малыш достал спящих солдат своим надсадным криком, но никто из нас не верил, что наш Визе решил сделать с мальчонкой что-то плохое. Наше недоумение разрешил сам Эрих – его мотоцикл, тарахтя, подъехал к собравшейся толпе; он заглушил мотор и медленно снял каску и очки. Марфа ринулась на него словно фурия, словно дикая тигрица, у которой отобрали единственного тигрёнка.
- Сказывай, ирод, куда девал моего Ванятку! – голосила она и молотила своими маленькими сжатыми кулачками по широкой груди Визе, обтянутой кожаной курткой. Ошеломлённый таким напором, немец только пытался хватать её за руки и просил: « Кто-нибудь, уберите от меня эту психованную!» Мы с Гюнтером оттащили обезумевшую Марфу от Эриха и потребовали от него изложить собственную версию произошедшего. Всё оказалось банально просто. Непрекращающийся плач Ванятки, вызвал у Визе предположение, что ребёнок не просто капризничает, а серьёзно болен. Как бывший студент медуниверситета, он заметил вздувшийся, напряжённый животик малыша и заподозрил аппендицит. Пальпация подтвердила его худшие опасения. Он честно пытался объяснить всё это Марфе, но женщина почти ничего не понимала по-немецки, а он по-русски.
- Понимая, что ситуация может окончиться перитонитом, - рассказывал Эрих - я вырвал дитя из рук этой дуры и повёз его в госпиталь. Я же ей сказал, что поехал в госпиталь, уж это–то слово по-русски и по-немецки звучит одинаково! Чего она не поняла и устроила такой скандал?!

-52-

- Вот как раз это слово она поняла, но сделала свои выводы. Благодаря своей женской логике и благодаря тому, кто распускает дикие слухи врачах, выкачивающих кровь у младенцев в наших госпиталях, – вздохнул Гюнтер.
- Ну, так что тебе сказали в госпитале, диагноз подтвердился?
- О да! И доктор сказал, что если бы мы промедлили до утра, то ребёнок мог бы умереть от разлившегося в животе гноя. Но теперь мальчика срочно прооперировали. Он должен остаться в госпитале ещё несколько дней, а потом я привезу его домой. Как могли, мы перевели его слова бедной матери; теперь она рыдала уже от счастья и немножечко от стыда. Она горячо благодарила смущённого Визе и просила прощения за ночной переполох.
- С ума сойти!- буркнул фельдфебель и приказал всем расходиться по домам.