Их голоса были слышны с самого начала улицы, сначала слов было не разобрать, но отчётливо различался упрямый Алькин фальцет и настырный, поднимающийся почти до визгливых нот голос Хешке; голоса усиленно спорили и что-то пылко пытались доказать друг другу.
- Опять эти двое что-то не поделили! – досадливо хмыкнул Гюнтер.
- Да Хешке постоянно придирается к мальчишке, а тот хамит ему в лицо. И не боится же! – усмехнулся Фридрих.
- Русские говорят в таких случаях « нашла коса на камень», - прокомментировал Пауль.
Трое немцев возвращались домой после получения сухого пайка на всё отделение, плечи приятно оттягивали мешки с тушёнкой, консервированными сосисками и галетами. Они уже предвкушали тихий ужин в обществе симпатичной хозяйки, а тут! Опять эти двое устроили грызню, как кошка с собакой.
- Точнее, как злобный цепной пёс с маленьким нахальным щенком, который вертится у его морды, тявкает и даже не подозревает, какие у взрослого пса острые клыки - Гроне уже не в первый раз приходило в голову это сравнение. И ведь предупреждали же Лельку, чтобы она уняла братца, чтобы он перестал провоцировать обоих нацистов; предупреждали, что рано или поздно Хешке или Хайнц дадут волю своей злости.
- Переведи ей, Хайнц контужен, а у Хешке с самого детства не в порядке с головой! – говорил фельдфебель. – Они оба как бешеные собаки, и я не уверен, что долго смогу сдерживать их на коротком поводке. Так что лучше пусть её брат ведёт себя повежливее!
- А чо я! Чего он меня бьёт?! – сверкал своими чёрными глазами исподлобья Алька и тыкал пальцем в сторону Хайнца – Что я ему раб что ли? Чего он тычет мне в морду свои грязные сапоги?! Не буду я их мыть!
- Я его не бил! – по-немецки басил Хайнц. – Так, двинул пару раз по шее в воспитательных целях! И чтоб он не смел смотреть на меня так! Глаза у него слишком…
Туповатый верзила долго не мог подобрать нужного слова, пока наконец не остановился на слове Der freche Blick «наглый», хотя оно явно не отражало всей специфики Алькиного взгляда. Взгляд мальчишки, смотрящий на оккупантов, можно было бы назвать ненавидящим, дерзким, презрительным, колючим, он весь ощетинивался словно ёж, когда смотрел на них, и они все это прекрасно чувствовали. Отсюда и постоянные конфликты, тычки со стороны обоих нацистов, их попытки согнуть, унизить мальчишку.
-58-
Но на всё это он отвечал лишь ещё большим взрывом упрямства и неприязни.
Вот и теперь, видимо, происходило что-то подобное. Ребята подошли уже достаточно близко и могли разобрать каждое слово в их разговоре.
- Ты ист ленивый русише швайн! – с жутким акцентом, мешая русские и немецкие слова вопил Хешке. – Ты дольжен выполняйт майне приказ!
- Надо тебе, сам делай! – не сдавался Алька.
И вдруг в спорящие голоса врезался сухой выстрел из винтовки, затем второй, а затем всё перекрыл отчаянный женский вопль.
- Убийца!
Немцы переглянулись и, бегом преодолев отделявшую их от дома стометровку, бурей ворвались в калитку.
Алька стоял у белёной стены летней кухни, с лицом белым не хуже этой стены, и на этом лице жуткой ненавистью полыхали его чёрные кавказские глаза. В нескольких сантиметрах от его головы зияли в стене два пулевых отверстия, обсыпавшаяся штукатурка покрывала тёмные Алькины волосы словно преждевременная седина. Метрах в четырёх от них Лелька пыталась вырвать винтовку из рук обозлённого Хешке, но силы были явно неравны: он пнул женщину ногой в живот, она упала и покатилась по земле; тогда Руди с яростной гримасой на лице перевёл оружие дулом вниз. Алька вышел из своего ступора и коршуном кинулся на обидчика…
Бог знает, чем бы это кончилось, не подоспей вовремя остальные немцы! Гюнтер молниеносным движением обезоружил Хешке и зажал его в кольце своих мощных рук, Фридрих еле удерживал отчаянно матерящегося Альку, Пауль тщетно пытался утихомирить возмущённую Лельку.
- Рятуйте, люди добрыя , что ж это делается то! – голосила баба. – Он же чуть ребёнка не застрелил, ирод проклятый!
- Сопляк сам кинулся на меня с топором! – оправдывался Руди. – Ещё раз так сделает, я его точно пристрелю!
- Врёт он!- завизжала Лелька и чуть не вцепилась Хешке в волосы; Гюнтер оттолкнул её и тоном, не предвещающим ничего хорошего поинтересовался: « Объясните толком, что произошло?!»
Пауль переводил: дело оказалось очень простым – перед уходом фельдфебель приказал Руди нарубить дров, а тот попытался свалить свою работу на Альку. А Алька ж такой – на него где сядешь, там и слезешь! В общем, слово за слово и … не совсем понятно нарочно или всё же случайно промахнулся Хешке. Понятное дело, сейчас клянётся фельдфебелю, что хотел всего лишь припугнуть пацанёнка, но на самом деле – кто его знает!
-59-
Алька, набычившись, талдычит своё, Хешке тоже тараторит по- немецки, буквально с пеной у рта, а Лелька причитает высоким бабьим голосом – в общем, с ума сойти можно!
- Ruhe hier! Молчать!- перекрыл всё мощный рык фельдфебеля. – Слушайте оба!
Гюнтер говорил медленно и веско, словно отрубал каждое слово топором.
- Мне это всё надоело! Вы оба друг друга стоите! Если ещё хоть раз повториться нечто подобное, я накажу обоих! А сейчас – чтоб ужин мигом был! Ich will fressen! Versteht ihr! (Мне жрать хочется, понимаете!)
Он сунул в руки оторопевшей хозяйки три банки тушёнки, развернул спиной к себе и подтолкнул к кухне, а сам взял в руки топор.
Лелька сидела на пороге, постепенно остывая от ссоры; руки привычно скоблили картофельную кожуру, а глаза нет- нет, да и останавливались на здоровенной, ладной фигуре фельдфебеля, ловко машущего топором. В самом деле, есть что-то притягательное в занятом простой домашней работой мужчине, особенно когда своего-то мужика уже почитай два года как не видала, с самой финской войны! Невольно притягивают взгляд и широкие, размашистые движения, и сильные мышцы, перекатывающиеся под смугловатой кожей, и даже крупные капли мужского пота, выступившие на крепком бычьем затылке с коротко остриженными светло-русыми волосами. Пауль перехватил её взгляд и ревниво постарался перетянуть женское внимание на себя: присел рядышком, почти прижался к ней на узком порожке, достал перочинный ножичек с блестящим стальным лезвием и демонстративно стал помогать чистить картошку. Лелька покачала головой « мол, ты почти полкартошки срезаешь. Экономней надо, тоньше» Не понимает, или просто делает вид, что не понимает; тогда она берёт его руки в свои и показывает как надо, он доволен – прямо млеет от её прикосновений и улыбка от уха до уха! Опять же пошёл с нею вместе печь разжигать, почти обнял её, тычет в сухие щепки своей зажигалкой, а сам норовит прикоснуться щекой к её щеке – и щекотно от его дыхания, и смешно от его неловких, мальчишеских действий. В последний раз Лелька так игралась с подростками-одноклассниками на танцах в городском парке, и было это лет шесть назад, с тех пор она уже давно стала взрослой женщиной, и поэтому робкие ласки Пауля будят воспоминания о чём-то давно забытом, но очень приятном, чистом и волнующем. Поэтому Лелька почти не отталкивает его рук, а даже почти поощрительно хихикает в ответ, а он и рад стараться, нежно-нежно целует её за ушком и что-то шепчет по-немецки.
- Ну кто сказал, что немецкий язык грубый и годится только для военных команд? Или это просто в устах Пауля он так мягко звучит - думает про себя Лелька и, блаженно расслабившись, закрывает глаза.
-60-
Господи, два года она не знала мужских рук, а он такой ласковый, не мужчина вовсе, а мальчишечка, молоденький такой, наивный, но как раз эта наивность и покоряет её. Он думает, что ей Гюнтер нравится, даже ревнует к нему, и это так заметно. А она не смогла бы с Гюнтером: с сильным, с властным, с таким, как фашистов рисуют на плакатах – с его хищным арийским профилем, с его стальными нордическими глазами, с его зычным командирским голосом. Вот с ним есть ассоциация – настоящий немецкий вояка, фашист, хотя понимает – в глубине души он совсем не злой, просто вынужден казаться суровым. Но всё равно – с ним бы не смогла, да и он сам не стал бы – с такой теплотой рассказывает об оставленных в Германии жене и дочурке. А Пауль ластится к ней, как котёнок, только что не мурлычет от удовольствия. Хотя... руки у него тоже довольно сильные, вон как обнял; и гибкое, стройное тело всё словно свито из крепких мышц. Она всего чуть выше его плеча, а Гюнтеру и до плеча едва достаёт.
" Как приятно чувствовать мужскую силу! Ах, если бы он ещё не был вражеским солдатом... Ну да ладно, поиграться можно, она же не всерьёз в него влюбилась. Разве можно по-настоящему влюбляться в фашиста?! По-настоящему она любила только своего покойного мужа. Алька говорит, что она должна ненавидеть всех немцев за его гибель. Но Пауль -то здесь причём, он и в бою-то ни разу не был, никого не убивал... Как приятно от него пахнет! От Захара всегда пахло крепким деревенским самосадом и лошадиным потом, у него были колючие, щекочущие усы и заскорузлые рабочие ладони. А этот пахнет совсем по-другому: чистым юношеским телом и немного терпким мятным одеколоном. " - Лелька закрыла глаза в блаженной истоме и дала рукам Пауля полную волю, а когда открыла, то увидела стоящего в дверях Альку; от негодования тот только рот беззвучно открывал, как выброшенный на берег карась, и что-то показывал возмущёнными жестами.
Пауль тоже увидел мальчишку; вздрогнул, словно его застали на месте преступления, однако раздражённо гаркнул «Тебе чего тут надо? Пошёл вон! Weg!»
Вот это Лельку уже взорвало! Она подскочила, быстрым движением поправила ворот кофточки и сама зашумела на Пауля:
«А ты чего тут раскомандовался, как хозяин!? Мой брат у себя дома, понял? И нечего свои руки распускать!»
Молодой немец опешил; он попытался было удержать женщину, но она резко оттолкнула его руки и выскочила из кухни вместе с братцем, крикнув напоследок « да подавитесь вы своей тушёнкой!»
Пауль стоял в недоумении: как понять эту странную русскую женщину, чего она от него хочет? Загадочная русская душа вообще потёмки, а уж женская русская душа вдвойне.
-61-
Он и мысли не допускал, что она проявляет симпатии к немцам из-за того, что они подкармливают её и её ребёнка; тем более не думал, что она связана с партизанами. Он же чувствовал, что нравиться ей! Только что сама впервые ответила на его ласки, и он видел, что ей действительно приятно, и вдруг! Вечно этот сопляк всё портит, весь этот спектакль разыгран ради него, - заключил Пауль, успокоив свою уязвлённую мужскую гордость.
Почти сразу после ужина немцы завалились спать; точнее легли только Пауль, Фридрих и Хешке, а фельдфебель с Хайнцем ушли на дежурство в депо. Лелька тоже бы с удовольствием уснула, но маленькая Зара раскапризничалась. Из-за Алькиной выходки русская семья осталась без ужина. Нет, собственно Пауль радушно приглашал их к столу, но сестра натолкнулась на непримиримый взгляд брата и была вынуждена гордо отказаться. А вот теперь ребёнок хнычет от голода, и сама она, сглатывая слюну, вспоминает стоящий посреди стола исходящий ароматным паром чугунок с толчёной картошкой и тушёнкой. Вообще надо потихоньку пробраться в дом и посмотреть, не осталось ли чего от ужина, ведь не могли же немцы съесть всё, там много было?!
Женщина осторожно отворила двери, на цыпочках вошла в дом и прокралась к стоящему на печи чугунку. На её счастье по стенкам оказалось размазано ещё немало пюре, и она деревянной ложкой стала потихоньку соскабливать их в принесённую с собой миску. Но вдруг ей стало как-то нехорошо, в висках застучало, стало тяжело дышать. Она бросила быстрый взгляд на закрытую вьюшку на трубе, затем приоткрыла дверцу печи и увидела мерцающие на не полностью прогоревших дровах синеватые огоньки.
Ну и Алька! Это он нарочно прикрыл печную трубу намного раньше времени, чтобы весь дом пропитался смертоносным угарным газом. Если даже она уже ощутила на себе действие угара, то спящие немцы уж точно потравились им. Так всё просто: от рук юного партизана погибнут трое вражеских солдат и ведь никто ничего не докажет – сами виноваты, не умеют правильно топить русскую печь! Сквозь открытые окна лился лунный свет, освещая лица спящих солдат, слышалось их тяжёлое, прерывистое дыхание. У Лельки и у самой уже кружилась голова
- Господи, что же делать?! Она не может просто так взять и уйти! Да, они враги. Да, они пока ещё не убили никого из её товарищей-партизан, но возможно убьют в следующем бою. Если она спасёт сейчас их жизни, возможно, потом это будет стоить жизни её друзьям или родным. Возможно, если бы в доме были только Хешке и Хайнц, она бы спокойно закрыла за собой дверь и оставила их умирать. Но там были ещё Пауль и Фриди.
-62-
Леля подошла к спящему Паулю и начала трясти его, пытаясь разбудить. Бесполезно: они все уже без сознания, вон даже видно, как смертельная синева коснулась кожи вокруг губ и глаз.
Лелька подхватила Пауля под мышки и потащила прочь из дома. Боже, какой же он тяжелый, рост 185 сантиметров и вес наверняка не менее восьмидесяти. А в Лельке чуть больше пятидести килограммов и ростом не вышла: она его еле тащит, а его длинные ноги и руки волочатся по полу и словно нарочно норовят за всё зацепиться! Женщина еле перетащила тяжеленное тело через порог и вернулась за Фридрихом. Ну, этот чуть пониже ростом и полегче, но всё равно от пребывания в отравленной атмосфере силы быстро тают, она вот-вот сама упадёт в обморок, она задыхается от непосильной тяжести и угара, перед глазами мелькают синеватые искорки. Вот, кое-как вытащила Фриди, споткнулась на последнем шаге, и сама чуть не свалилась в изнеможении на его тело.
- Чёрт, теперь Хешке! Или бросить его там, гада проклятого, пусть подыхает. Собаке собачья смерть.
Лелька тяжело вздыхает, поправляет на лице мокрый платок, и из последних сил возвращается в дом. Ругая нациста последними словами, тащит его непомерно тяжёлое, хотя худое и костлявое тело, а у самой сердце молотится где-то у самого горла и кажется, вот-вот выскочит из груди. Шаг, ещё шаг, ноги шагают вязко, словно в тягучем сне, она падает на колени, и уже ползёт на карачках, но тащит за шиворот окаянного Хешке.
Но вот уже все трое лежат рядышком посреди двора, она по стеночке, борясь с приступами тошноты, доползает до летней кухни, находит спрятанный в шкафчике винный уксус, разводит с водой и выпивает целый ковшик, трёт себе виски. Фу, вроде полегчало, и холодный ночной воздух бодрит.
Теперь надо помочь Паулю: она кладёт его голову к себе на колени и пытается напоить, но струйка лишь стекает через уголок его рта; тогда она начинает растирать его виски, плечи и грудь, а сама чуть ли не умоляет:
- Ну, Павка, миленький, ну очнись же!
Но его голова висит, как у тряпичной куклы, глаза подёрнуты пеленой.
- А ну, оживай, фашист проклятый! – Лелька в истерике начинает неистово трясти его и хлестать по щекам ( сама ведь потравилась – неадекватна) Он открывает глаза, хватает её за руки, взор его мутный, зрачки расширены, так что голубые глаза кажутся чёрными и дикими. Она и смеётся от счастья, и плачет одновременно, целует его в покрасневшие от шлепков щёки и чуть не душит в объятиях. Глаза у него чуть не лезут на лоб от удивления, он вообще не понимает, что происходит!
-63-
Потом они вместе приводят в сознание Фриди и Хешке; Рудольфа тошнит, Пауль держит его согнутое пополам, содрогающееся в конвульсиях тело, затем отпаивает всё той же разведённой с уксусом водой. Глаза у Руди шалые, он то всё порывается куда-то бежать, то грязно матерится, как последний гамбургский матрос – он дольше всех пробыл в отравленной атмосфере и вообще чудо, что он не впал в кому.
- Боюсь, это отравление сильно отразится на его мозгах, - шепчет Фриди.
- В смысле, он станет ещё дурнее, чем был?! – машет рукой Пауль.- Да он и так с детства с головой не дружил.
* * *
Военный комендант городка гауптман Щульц высоко оценил подвиг простой русской женщины, спасшей троих солдат вермахта. О мадам Елене Климовой тиснули статью в местной газетёнке. Алька как увидел фото на первой странице, так весь аж затрясся от ярости: изорвал пахнущий свежей типографской краской листок на мелкие клочки, да ещё босыми пятками в землю втоптал. На фото принаряженная сестра стояла в окружении пятёрки немцев, улыбающихся во все тридцать два зуба, и маленькая Зоя у Гюнтера на руках – о как!
Гауптман Щульц пригласил Пауля, Гюнтера и Елену в комендатуру, лично пожал её сухую напряжённую ладошку и пожаловал ей отрез ситца на платье и, самое главное – корову!
- Это большой плюс, теперь у нас будет свежее молоко! – радовался Фриди.
- Это большой минус! – бедная Лелька не знала, куда деваться от стыда: теперь почти весь городок косо смотрел на неё, кумушки бубнили вслед «немецкая подстилка», старики плевали ей под ноги, а мальчишки исподтишка кидали камни ей в спину. Нет, правда, жёны местных полицаев завидовали подаренной корове и с показным радушием здоровались с мадам Климовой на базаре. Её чуть не тошнило от их густо напудренных толстощёких физиономий и улыбочек. Выглядело это примерно вот так : улыбаются только накрашенные ядовито-алой помадой губы, а в глазах та-акая чёрная чёрная зависть! И пришепётывающий голосок через вставной золотой зуб « Говорят, твой немчик тебя после войны в Германию увезти собирается? Счастливица, культурную страну увидишь!»
И ещё – теперь семья Климовых попала в список лояльных к новой власти, поэтому самой Елене предложили престижную и денежную работу официантки в офицерском клубе, а её кузену Василию службу в полиции.
- Отлично! – сказал Василий. – Такие должности очень удобны для партизанского отряда. И Альку тоже надо к делу приспособить.
