Сыновья волка

    Рассказывает старшина Нестеренко
-Задыхаясь от быстрого бега, ломимся через густые заросли боярышника, мокрые колючие ветви хлещут по лицу, сзади постепенно смолкают выстрелы ложной погони – как будто не догнали.
Когда останавливаемся отдышаться, Пауль оборачивается ко мне и просит: "Пожалуйста, не говори никому, что я на расстреле плакал".
- Да что ты! Я наоборот скажу, что ты, рванув на груди рубаху, кричал "Хайль Гитлер!"
- Не вздумай!
- Почему?
- Камерады примут меня за идиота.
Поднимаемся всё выше в горы и к середине следующего дня доходим до сакли старого чабана. Навстречу выбегает пара здоровенных пастушьих овчарок, но, признав Пауля, начинают дружелюбно махать пушистыми хвостами: видимо, здесь он частый гость. Седобородый аксакал гостеприимно поит нас чаем с чуреком, его внук-подросток тем временем режет барашка для шашлыка. Конечно, я и раньше знал о лояльном отношении местных к фашистам, но такая идиллия меня коробит.
- У деда сын в банде, - рассказывает мой друг.
Не успело подрумяниться мясо на угольях, как на огонёк пришли ещё двое. Судя по описанию, Гюнтер и Крис. Радостно обнимаются с Паулем, хлопают по плечу. Заботливо переодевают его в запасную фуфайку из рюкзака. Тот рассказывает о своих приключениях в плену у большевиков, но хотя говорит по-немецки, по тону чувствую: приукрашивает и привирает. Он и в детстве умел вдохновенно приврать - этакий юный Барон Мюнхаузен. Затем из кустов выныривает Алекс - Алёшка. Узнав, что я из Грозного, подаёт мне руку и говорит: "Здорово! Теперь у нас ещё хоть один казак в отряде будет. А то я один среди фрицев".
- А как же Кристиан, он же вроде наполовину русский?
- Крис не еврей, чтобы определять нацию по матери, считает себя немцем. Я тоже не русский, а казак. Все мои предки по отцовской линии - терские казаки, мой прадед с генералом Ермоловым Кавказ усмирял, - уточняет свою биографию герр Ростоцкий.
- Дед усмирял, а ты баламутишь,- шучу я.
- Германия баламутит национальные чувства нохчей, чтобы те помогли немцам таскать каштаны из огня, - цинично ухмыляется Алекс.
- Только вряд ли Гитлер после победы на Кавказе позволит им создать своё государство.
- Не для того мы кровь здесь проливаем, - вторит ему Димпер.
- Кавказ будет наш. Мы тут уже двести лет живём, со времён Екатерины.
Пауль кидает кости одной из чабанских собак, оставшейся с нами. Это совсем молодой пёс, любимчик всей четвёрки. Внезапно что-то почуяв, он начал беспокойно лаять в наступающий полумрак.
- Что это? - насторожился Крис.
- Успокойтесь, камерады, - усмехнулся Гюнтер.
- Это просто шакалы. Они нам не опасны.
Алексей разливает по стаканам слабенький немецкий шнапс
- Ну, за знакомство!
Сидим у костра, едим шашлык, дружески болтаем, периодически поднимая тосты.

-24-

Ловлю себя на мысли, что с трудом воспринимаю их как фашистских солдат: в пляшущем свете костра они выглядят как туристы на привале. Сходство усиливает гитара Криса и то, что они одеты не в привычную полевую форму вермахта и короткие сапоги, а в какие-то брезентовые ветровки и горные ботинки со шнуровкой. Вот только пьют они не по-нашему, уж больно маленькими дозами.
- Давай, Серёга, тяпнем по-нашему, по-русски! - вдруг предлагает мне Ростоцкий. Наливаем гранёные стаканы до краёв и пьём залпом, без закуски.
- О! - восхищённо тянут трое немцев и качают головами. Потом пью с каждым на брудершафт. После выпивки затягиваем песни: Крис аккомпанирует на гитаре, у него и у Пауля приятные мелодичные голоса. А вот Ростоцкому медведь не просто наступил на ухо, а даже изрядно там потоптался. Ревёт как пьяный извозчик. Попозже Пауль осторожно выкладывает своим предложение Лагодинского: те потрясены, но быстро соглашаются. Ещё о чём-то шушукаются и укладываются спать. Мне не спиться. Если бы ещё пару дней назад кто-нибудь бы сказал, что я проведу ночь высоко в горах один с четырьмя пьяными фрицами - я б его обсмеял. Вон они храпят, развалившись возле догорающего костра, рядом лежат заряженные чёрные шмайсеры. Немецкие десантники, которых мы два месяца ловили. Обалдеть!
- Ахтунг, ауфштеен! - будит нас на рассвете сдавленный голос Гюнтера. Примерно таким тоном кричат "Атас!" мальчишки при появлении милиции. Вскакиваем, стукаясь лбами. К нам приближаются две тёмные фигуры, у одного на плечах тускло поблёскивают серебристые погоны, в петлицах руны "СС". Догадываюсь, что это оберштурмфюрер Шмеккер. Рядом с ним тяжело шагает гориллоподобный детина, с туго набитым рюкзаком за спиной, это верный подручный Хайнц. Фрицы вытягиваются в струнку, слегка разведя локти, и щелкают каблуками. У меня так не получается, да и не очень стараюсь, я ж не дрессированный медведь!
- Кто это? - эсэсовец подозрительно буравит меня ледяными глазами-иголочками.
- Это русский перебежчик, оберштурмфюрер. - докладывает Пауль и излагает нашу легенду.
- Ненавижу комиссаров и советскую власть. Я с детства восхищаюсь всем немецким. Вы великая нация, и я мечтаю служить фюреру, как мой лучший друг рядовой Гроне, - вдохновенно вру я. Не прокатило! Может быть, он и большая сволочь, но не дурак. Быстро наводит на меня свой пистолет.
- Вы идиоты! Большевистский шпион втёрся к вам в доверие и проник в наш отряд, а вы напились, как свиньи... Всё-таки у немецких десантников отличная реакция. Два выстрела сливаются в один: вытаращив глаза, падает прошитый автоматной очередью Шмек, рядом грузно оседает Хайнц. Пауль и Гюнтер опускают дымящиеся стволы шмайсеров.
- Спасибо! - выдыхаю я.
- Не за что, - спокойно отвечает Гюнтер. - Мне было самому приятно прикончить эту тварь.

-25-

Он достаёт фотоаппарат и начинает деловито снимать трупы в разных ракурсах. Я немного шокирован "Это ещё зачем?" - Нам же надо отчитаться перед вашим командованием. Или НКВД предпочитает, чтобы мы принесли в мешке их отрубленные головы?! Джигиты отчитывались перед Абдуллой именно так. Ничего себе чёрный юмор! Но отвечаю ему в тон:
- НКВД предпочитает свежие скальпы.
- О кей, шериф! Завтра скальп Абдуллы будет висеть в вашем вигваме! - Шутит в тему неунывающий Пауль.

Рассказывает рядовой Гроне
- Да уж! Изо всех сил стараюсь вести себя как ни в чём ни бывало, пытаюсь шутить, а у самого такое смятение на душе! Смотрю на Криса, у него тоже глаза ошалелые какие-то, и уголок рта нервно дёргается. И сам я намертво вцепился в автомат, чтобы руки не дрожали, упорно отвожу взгляд от мертвецов. Конечно, оба покойничка при жизни были большие сволочи. Но когда я договаривался с Лагодинским, то не думал, что придётся самому их вот так в упор застрелить. Просто Шмек как-то резко наставил пистолет на Серёгу, и я знал, что он вот-вот убьёт моего друга, который только что меня от расстрела спас. Вроде всё правильно, я просто долг чести вернул. Но всё равно тоскливо. Рубикон перейдён.
- Чего вы с Крисом такие грустные, словно на похоронах?! – Xлопает меня по плечу Сергей.
– Выше голову! Вы всё сделали отлично! Или может, вас совесть замучила? Так ведь ваш Гитлер сказал, что освобождает арийцев от химеры, именуемой совестью. Как я понимаю, немецкий солдат должен убивать, не моргнув глазом.
- Серый, ты издеваешься? – Cпрашиваю я.
- Отнюдь! Ни за что не поверю, что ты сейчас первый раз в жизни застрелил человека. Отчего же такие душевные муки на лице? О, конечно, большая разница: те, убитые тобою раньше, не были арийцами! Они принадлежали к низшей расе…
- Старшина, чего Вы от нас хотите? – Bмешался Гюнтер.
– Чтобы мы мгновенно превратились в коммунистов?
- Да мы были уверены, что в 1941 году германские рабочие поднимут восстание против Гитлера и не станут воевать против своих классовых братьев.
- Ну, извините! Всё намного сложней. И вообще, лучше все вместе помогите оттащить трупы. И будем думать, что делать дальше.

Рассказывает старшина Нестаранко
- Приступаем к планированию операции под кодовым названием "Скальп Абдуллы". Младшим членам отряда дико нравиться индейский антураж. Думаю, такие же парни как они изобрели потом ГДРовский вестерн. Пауль втыкает в свои волосы орлиное перо и вещает: "Отважные Сыновья Волка вырыли священный томагавк войны. Трепещите, грязные гуроны!" Крис хлопая ладошкой по рту, издаёт боевой клич команчей.
- Дети, сущие дети! - вздыхает Гюнтер.

-26-

- Они и в войну сначала играли, как в индейцев. Странно, почему не возвращаются старик с внуком. На ночь они загоняли своих баранов в большую пещеру, чтобы тех не тронули волки. Пещера находится примерно в километре отсюда. Слава Богу, что они не видели произошедшего, а трупы Гюнтер успел скинуть со скалы. Мальчишка пригнал овец на пастбище один, утверждает, что дед должен был прийти к нам ещё на рассвете, проводив эсэсманов. Удивительно, но мы его не видели. Ростоцкий на ломаном чеченском языке объясняет мальчишке, что надо отвезти письмо Шамилю. Тот послушно вскакивает на лошадь и, пришпорив её грязными пятками, скачет выполнять поручение. Надо как-то заманить в ловушку главаря банды и его ближайших помощников. От имени Шмеккера бандитов приглашают срочно приехать к старому аулу якобы для совещания. Собака опять ведёт себя как-то беспокойно, что-то нашла в кустах. Иду за ней, она упорно пытается раскопать нечто, полузарытое под ворохом веток. О боже! Перед моим взором предстаёт восковое лицо старого чабана, залитое кровью; папаха валяется рядом, на выбритом до синевы темени чернеет глубокая рана. Понимаю, что бандит отстал от эсэсманов только в последний момент, когда те подходили к догорающему костру. Мы его в полумраке не разглядели, но он наверняка всё видел. Кто ж его так? Гюнтеру пришлось убрать нежелательного свидетеля? Но когда он успел?! Шагаем по левому берегу бурной горной речушки. Каньон постепенно суживается, затем вновь расширяется, открывая взору небольшую поляну, на которой живописными руинами лепятся развалины средневекового чеченского аула. Это несколько сторожевых башен, сложенных из дикого камня и поросших мхом, в стенах оставлены узкие бойницы. Залезаем в самую высокую из башен на второй этаж, ребята деловито размещают в бойницах два ручных пулемёта МГ- 34, готовят к бою немецкие ручные гранаты с длинными деревянными ручками. Мне взамен моей мосинской винтовки дали автомат Хайнца; обезоруженный в плену Пауль взял автомат Шмеккера.
- Как ты думаешь, сколько будет гостей? - Hебрежно интересуюсь я.
- Человек пять командиров и несколько охранников. Обычно они так ездят, - отвечает Ростоцкий.
- Не бойся, управимся. Как говориться "с нами Аллах и два пулемёта."
- А по нашему это звучит "Готт мит унс унд цвай МГ – 34" - это снова Пауль со своими шуточками.

Рассказывает рядовой Гроне
-Чуть позже назначенного часа на тропе появляется десяток всадников. В центре группы на чёрном жеребце восседает сам Шамиль. Это жилистый мужчина средних лет с жестоким и неприятным лицом. На голове белая чалма - знак поломничества в Мекку, сзади чёрными как у демона крыльями развивается по ветру тёмная бурка.

-27-

Рядом скачут джигиты, все в лохматых папахах, с ног до головы обвешаны оружием немецкого производства. Наш фельдфебель, как старший по званию "командует парадом":
- Подпускаем поближе. Вы вдвоем стреляете именно по главарю, чтоб наверняка. Мы с пулемётов косим остальных. Устроившись поудобнее перед узкой бойницей, навожу оружие на цель. Во время учёбы в элитной нацистской школе я стабильно занимал призовые места на стрелковых соревнованиях. Вот и научили на свою голову! Ненадолго задерживаю дыхание и плавно жму на курок. В плечо мне бьет резкой отдачей, а на белоснежной чалме Абдуллы алой розой расцветает кровавое пятно - пуля угодила точно в середину лба.
- Фойер! Огонь! Лай пулемётов вмешивается в цокот копыт, диковинными кустами вырастают взрывы гранат; лошади встают на дыбы, мечутся, сбрасывая и давя всадников.

Рассказывает старшина Нестеренко
- Ура! - победно орём мы с Ростоцким (и Крис, кажется, тоже!) -Hur-ra-a ! - вторят нам Гюнтер с Паулем. Но на месте убитых тут же появляются новые, в ещё большем количестве, похоже, Шамиль зачем-то привёл на встречу всю свою банду, а это около пятидесяти человек. Обозлённые смертью командиров, они кидаются на нас, как стая бешеных собак, пулемётные очереди косят их, но силы явно не равны: их просто намного больше, и запас патронов у нас ограничен. "Приз достаётся поймавшему медведя, а не пойманному медведем" -всплывает в голове дурацкая фраза. Но не озвучиваю её, действительные и страдательные причастия русского языка - слишком сложная грамматика для немцев. Не поймут. Зато прекрасно понимают, что это, возможно, их последний бой, но никто не трусит, продолжают вести огонь из всех стволов. Гортанные выкрики на чеченском и гиканье многократным эхом отражается от стен ущелья. Вокруг башни, как рой жалящих ос, кругами носятся конные бандиты, стреляют на скаку. Вот охнул и схватился за грудь Крис, рикошетом ранен в ногу Гюнтер. Патроны на исходе. Переглядываемся, мысленно прощаемся. «Ich hat es erwischt“(Меня задело)- говорит своим фельдфебель. Хриплым, яростным голосом сын белого офицера Ростоцкий запевает "Варяг"
- Наверх вы, товарищи, с Богом "Ура!"
Последний парад наступает!
Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает!
Сначала к нему густым басом присоединяюсь я, затем в наш хор вливается звенящий тенор Криса (он помнит слова, ведь он вырос в СССР). С песней и помирать легче! Этот хор звучит настолько жутко и зловеще, что недоумевающие бандиты на некоторое время прекращают пальбу.

-28-

Внезапно вершины окрестных скал оживают хлопками выстрелов: узнаю знакомый стрёкот старого доброго" Максима", частую дробь родных трёхлинеек.
- Никогда не думал, что испытаю такой бешеный прилив счастья от появления отряда НКВД! - признается потом Пауль. Нам навстречу из-за скалы выходит улыбающийся Лев Давидович.
- Молодцы! Герои! Покрошили их как капусту! Ещё не остывшая от горячки боя немецкая десантура настороженно здоровается. Русский полковник щедро сыплет комплименты их боевой выучке и тактической изобретательности. Похвалы приятны, но заметно, что больше бы устроила простая фраза: "Всем спасибо, все свободны".
- Ну, всё, мы можем уходить? - Первым не выдерживает Гюнтер
- Вы давали слово офицера, обещали нам свободу.
Он с опаской оглядывает плотное кольцо оцепивших остатки банды красноармейцев. - Конечно. А пока я приглашаю вас вместе отметить удачное окончание операции. Вы не пленники - вы мои гости на этот вечер. К тому же раненым необходима медицинская помощь. Гюнтер дёргается, но Пауль что-то быстро шепчет ему на ухо по-немецки. Сформировав из бандитов небольшую колонну пленных, красноармейцы гонят их по дороге, я с фрицами еду в кузове грузовика. Постепенно их настороженность спадает, разряжаясь каким-то нервным весельем: возможно, этому способствует фляга с русской водкой, презентованная нам полковником. Фляга идёт по кругу, и вот мы уже с хохотом вспоминаем подробности прошедшего боя. Слава Богу, двое наших товарищей ранены не тяжело. (Ничего себе я выразился о них - "товарищи", запоздало соображаю я.)

Рассказывает рядовой Гроне
- Сидим "в качестве гостей" Льва Давидовича во дворе под виноградной беседкой. Сочные янтарные грозди светятся прозрачным светом в лучах мягкого осеннего солнца. Мирно жужжат пчёлы, садясь на сладкие ягоды, на земляном полу трепещут тени от резных виноградных листьев. Демонстрируя знаменитое кавказское гостеприимство, стол ломится от богатой выпивки и закуски. Вскоре к нашей компании присоединяются ещё двое. Один в гражданском, но с военной выправкой. Второй, несмотря на тёплую погоду, носит каракулевую папаху. Здороваются с нами за руку, представляются: "Владимир Петров, Асланбек Чермоев." Петров с улыбкой рассказывает, какое впечатление произвёл на них наш сводный мужской хор, поющий "Варяг" на руинах чеченской башни. Ещё бы - театр абсурда, трио: белогвардеец, НКВДешник и фашист, горланящие под горскими пулями русский военный марш. "Выпьем за смелых парней, кто бы они ни были!" - именно так сформулировал свой тост один из наших новых знакомых. Сидим дальше. Хорошо сидим!

-29-

Пока всё больше походит не на допрос, а на дружескую беседу. Часто переходим на немецкий язык, который Владимир знает в совершенстве. Также хорошо знает немецкую классическую музыку и поэзию. Задают нам общие вопросы о родителях, о друзьях, о нашей жизни в Германии. Расспрашивают, кто из нас как попал в отряд "Бергман". Особого секрета тут нет: я пришёл в поисках кавказских приключений, Ростоцкий стремился на Родину, Гюнтер не смог уклониться от призыва. История Кристиана Димпера чуть длиннее: он был гражданином СССР, но в первые же дни войны попал в окружение и был взят в плен как боец Красной Армии. Узнав, что он фольксдойч, немецкие офицеры стали вербовать его в вермахт, а потом, как нефтяник и бывший грозненец он привлёк внимание Абвера. Просят и нас произнести какой-нибудь тост. Слово берёт Гюнтер, он среди нас самый старший по званию - фельдфебель.
- Выпьем за то, чтобы скорее кончилась эта ужасная война!
- Чьей победой? - обостряет ситуацию Асланбек.
Вновь появляется исчезнувшая было напряжённость. Нам стало ещё больше не по себе, после странного тоста, произнесённого Львом Давидовичем: "Старшина Нестеренко спас друга от расстрела, так как не хотел причинить горе его матери. Выпьем за то, чтобы вашим матерям не пришлось плакать!" Гюнтер попросил объясниться.
- Для своих родных в Германии вы умрёте. Командование сообщит, что вы все убиты, ведь по рации перестали поступать донесения от отряда. Абвер пришлёт сюда другой десант, их очень заинтересуют причины вашей гибели, и может всплыть правда. Тогда гестапо займётся вашими семьями. Но если рация не замолкнет, если вы не сообщите ни о смерти Шмеккера, ни об уничтожении банды... Ваше начальство будет регулярно получать от вас жизнерадостные донесения об успехах, а ваши родные причитающиеся вам деньги и радоваться, что вы живы и здоровы.
- Но, Вы же обещали нам свободу...
- Не перебивать старшего по званию! Вы могли бы жить в горах свободно, как я и обещал. Однако лето кончается, а выжить там зимой непросто. Вас ждут жуткие морозы и снежные ураганы. Надеяться на хорошую охоту смешно - напуганная войной дичь ушла за перевалы. Вас ждёт смерть от голода и холода. Но если Абвер будет уверен, что вы работаете, вам регулярно будут сбрасывать помощь с самолётов.
- Вы опять стремитесь обмануть нас. Но я не так глуп, как эти наивные мальчики. Думаете, я не знал, что ваши из НКВД, отпустив Пауля, шли за ним по пятам? Я понял это ещё у чабанского костра, собака учуяла чужаков! Именно поэтому я позволил мальчишкам напиться в ту ночь. Я знал, что пока мы Вам нужны, ваши солдаты нас не тронут.
- А как вам такой вариант - мы вас не обманывали, а страховали! Например, убрали нежелательного свидетеля чабана. И согласитесь, эта подстраховка здорово помогла, когда бандиты чуть не убили вас.

-30-

Так вот, оказывается, как действовал полковник. Беспроигрышная лотерея для него: я вывожу НКВД на парашютистов, а далее либо мы выполняем свою часть соглашения, либо нас расстреливают на поляне как кроликов. Слушайте, получается, что он Серёгу тоже подставил?! Не доверял, думал он в самом деле завербован?! Или Серый знал о "подстраховке"?! Чёрт их поймёт. У меня полное впечатление, будто я сел играть в карты с профессиональными шулерами. А Лагодинский упорно гнёт свою линию: "И я лично в дальнейшем не оставлю вас своими заботами. Красноармейский паёк, тёплые вещи и безопасность гарантирую".
- Как Вы добры! - перебил его Гюнтер. - Но если вы пришли к башням за нами по пятам, то почему сами сразу не перестреляли банду?
- Вашу песню хотели дослушать, - пытается скрыть истину за шуткой Лагодинский.
- Уж больно душевно вы пели!
Но упрямый фельдфебель не сдаётся: -А можно поподробнее о жизнерадостных донесениях?! Я полагаю, Вы имеете в виду дезинформацию? Я не стану сотрудничать с врагом! И он призывно оглядел остальных. Ростоцкий задумчиво курил, Крис растерянно водил глазами. Конечно, в словах русского полковника есть доля истины, но передавать дезу - это уже слишком!
- А вы уже начали сотрудничать с нами! - заявил тип в папахе - Вы сыграли решающую роль в операции "Капкан". Если мы вас отпустим в горы, а хоть кто-то из чеченцев узнает о том, кто на самом деле покрошил банду Абдуллы! Пожелания кавказского долголетия в ваш адрес будут выглядеть очень смешно! Вы знаете, что такое кавказская кровная месть?
- И вы собираетесь шантажировать, Вы нарочно повязали нас кровью! - горько воскликнул Крис.
- Кажется, я не давал повода считать нас подлецами,- веско сказал Лев Давыдович.
- Оставьте, на войне все средства хороши, - буркнул Гюнтер.
- Мы вас наоборот жалеем, идём навстречу. Рядовой Димпер бывший красноармеец и может быть расстрелян как перебежчик, а Ростоцкий сын врага народа и предатель,- начал давить Владимир.
- А мы с рядовым Гроне фашисты и диверсанты! Давайте, расстреливайте! - взбеленился наш фельдфебель и грохнул свой стакан на стол.
- Не буду я с вами пить!
В общем, разговора не получилось. Начали за здравие, а кончили за упокой, как говаривала тётя Тося.

Рассказывает старшина Нестеренко
Пленных увели, и мы остались за столом вчетвером: полковник, майор Петров, капитан Чермоев и я, как курирующий немецкую группу.
- Получи, фашист, гранату! - грохнул кулаком по столу Петров.
- Не вышла у тебя перевербовочка, Давидыч.
- Ещё не вечер, - спокойно ответил Лагодинский.
- Они у меня ещё будут по струночке ходить.

-31-

К тому же никакие они не фашисты. Обычные задуренные Гитлером немецкие мальчишки.
- Ага! Особенно этот здоровенный фельдфебель! Его сразу надо было от остальных изолировать. Расстрелять для острастки! Тогда сопляки сразу сломаются. А ещё думаю, надо отыскать семейку Димперов в Караганде, посмотреть, что там за фашистские прихвостни.
- Не горячитесь, товарищ Чермоев! Вон Джапаридзе попробовал бить пленного, а Гроне чуть не начал на допросе нацистские лозунги орать. Зато со мной беседовал, как с родным папашей. Заметь, я своего добился, банда разгромлена!
Кстати, Аслан, спецоперация НКВД не место для сведения личных счётов. Я понимаю, что чабан Бельтоев был твоим кровником, так как его сын убил твоего брата. Сегодня ты попал в тему, но не злоупотребляй. А семейку Димперов найди мне на всякий случай, и по Ростоцким сведения уточни. Откозыряв, Петров с Чермоевым удалились. А меня полковник попросил остаться.
- Ваше мнение, товарищ Нестеренко?
- Насчёт Гюнтера не уверен. А Ростоцкий любит Россию. И Крис больше наш, и Пауля можно перевоспитать. Тем более с вашим-то педагогическим талантом.
- То есть, ты веришь в лучшее в людях? - в голосе Льва Давидовича мне чудится скрытая ирония.
- А без такой веры сложно жить, - улыбнулся я.

Рассказывает рядовой Гроне
- После допроса нас с камерадами разделили. Меня поселили в одной комнате с Серёгой, на третьем этаже какой-то старой тюрьмы. Я так решил, увидев железные решётки на небольших окошках- бойницах. Сел на узкую койку, смотрю через квадраты решётки на вершины гор, где ещё недавно гулял свободным и на парящего в закатном небе орла. "Сижу за решёткой в темнице сырой...- насмешливо декламирует пушкинского «Узника» Нестеренко. Ещё и издевается, вероломный! Прошу: "Замолчи! И так настроение паршивое! Halt die Fresse!» Сам попался в ловушку как Grünschnabel(неопытный новичок), да ещё и товарищей за собой потянул. Wo sind meine Kumpelеs?. "(где мои друзья) Was haben die Russen mit ihnen gemacht? (что русские сделали с ними). Особенно тревожусь за Гюнтера. Как поступят с ним русские после такого резкого отказа от сотрудничества?! Вполне могут выполнить свою угрозу и расстрелять! Да, мы для русского полковника не более чем козырные карты: "шестёрка", "девятка" , "валет". А я тогда раскис, доверился ему. И Димпер тоже. Кто его за язык тянул рассказывать, что он был красноармейцем и попал в плен? Думал, русские расчувствуются, своим посчитают? А коварные комиссары напоили нас, притупили бдительность. Прямо какое-то Weiche Birne (вата в голове, размягчение мозгов) с нами случилось от их крепкой русской водки.

-32-

Рассказывает старшина Нестеренко
По приказу Лагодинского немцев держат в отдельных помещения, чтобы исключить их общение и влияние друг на друга. Полковник поручил мне почаще вести беседы с Паулем , постепенно перетягивая его на нашу сторону. Что можно рассказать о наших разговорах: пока беседуем на общие темы, мой немецкий друг общается с нами, как абсолютно нормальный парень, он весел, мил и остроумен. Но все наши политбеседы переходят в бурные споры, на любое моё слово он находит десять своих; вообще поведение Пауля уже начинает меня бесить. Я даже не предполагал, насколько этот парень оказался заражён нацистской идеологией. А ведь когда я только что его в плен взял, и мы сидели у родника, врал мне, что не фашист! Но как оказалось, в гитлерюгенде ему основательно запудрили мозги. Вот, например, попытался было я с ним побеседовать после допроса у Чермоева. Смотрю, он пришел с допроса такой растерянный, сел на койку, сжался весь, грустный – прегрустный, и глаза как у побитой собаки. Мне его по-настоящему жаль стало, попытался его успокоить: «Радоваться надо, что в плен попал, война для тебя кончилась». А он вдруг так резко вскинулся и со злостью в голосе говорит: «А ты бы радовался, попав в плен?! Тем более, если бы тебя так обманули?! Что бы вы с нами не делали, вам не удастся превратить нас во врагов собственного народа!» Потом я думал, что упрямство остальных ребят было обусловлено влиянием Гюнтера, который казался мне воплощением настоящего фашистского вояки. Он и выглядел почти так, как их наши на плакатах рисуют: высоченный нордический блондин с угловатыми чертами лица и холодными стальными глазами. Шрам через всю левую половину лица только добавлял ощущение жестокости всего его внешнего облика. Гюнтер первые дни вообще отказывался общаться с нами, только презрительно вскидывал на допрашивающих свой тяжёлый, как тонна свинца взгляд. - При чём тут Гюнтер, - отмахнулся Пауль.
– У меня своя голова на плечах есть! Серёга, я не виноват, что моя страна воюет с твоей. Может быть, я в душе не одобряю некоторые действия нашего командования. Но Родину, как и родителей не выбирают. Меня призвали в армию, и я должен был выполнять свой воинский долг, я солдат, я давал присягу. Сергей, постарайся понять, наконец, я не фашист, но я немец. Я не могу стать предателем, не могу вредить своей Родине.
- А я русский! И меня беспокоит судьба моего родного края – сегодня на рассвете танковые соединения фон Клейста форсировали реку Терек в районе Моздока и развернулись для атаки на склон Терского хребта. До этого они почти целый месяц пытались перейти в наступление то у станицы Луговской, то у Мундар-Юрта; их передовые полки, как кровожадные волки, рыскали по левому берегу буйного Терека, пытаясь перебраться на южный.

-33-

Истекая кровью в неравном бою, наши из последних сил сдерживали наступление фашистов. Бронированный кулак немцев был усилен дивизией СС «Викинг» и полком «Бранденбург». Прикрываясь густым туманом, противник загрузил заранее сцепленные понтоны танками и пехотой и развернул их по течению реки во время артподготовки. Буквально за десять минут снаряды гитлеровцев в щепки разнесли рощу, укрывавшую наши позиции. Затем вражеские автоматчики, словно клыки хищного зверя, вцепились в южный берег, наши атаковали с флангов, пытаясь любой ценой удержать их. Над моей родной Чечено-Ингушетией нависла угроза фашистской оккупации: по дорогам потянулась бесконечная череда беженцев: кто на арбах и фургонах, кто пешком, измождённые дальней дорогой и ночёвками под открытым небом. Люди нарочно шли не по открытым дорогам вдоль Сунженского хребта, они боялись налётов фашистской авиации. Жители казачьих станиц, чеченских и ингушских аулов встречали их, приглашали в дома поесть и отдохнуть, а сами с тревогой думали: не придётся ли и им самим уходить в горы? На внеочередном заседании бюро райкома был отдан приказ перегонять на высокогорные альпийские пастбища колхозный скот, в партийных организациях спешно создавались списки будущих партизанских отрядов. - А что! – хорохорились аульские и станичные старожилы, служившие в Гражданскую под начальством Кирова и Ордженикидзе, дравшиеся на этой земле с белогвардейцами Деникина и Бичерахова.
– Наши кинжалы проведут кровавый след по вражеской груди! Не затупились ещё дедовские шашки, рубившие головы басурман под Шипкой и Плевной!
- Фашистские танки в горы не пройдут, - вторили им с комсомольским задором совсем юные мальчишки – А мы будем драться, как барсы!

Рассказывает рядовой Гроне
- Желания играть в «добрячков» у чекистов хватило ровно на четыре дня. Им срочно нужно было заставить меня сесть за рацию, прервавшаяся на несколько дней связь с нашей группой неминуемо должна была возбудить подозрения у Абвера, то есть каждый день задержки уменьшал шансы на успех радиоигры. Собственно, по постепенно меняющемуся тону бесед я чувствовал, что терпение Чермоева скоро лопнет – и не ошибся. Капитан сорвался на крик; он орал, что достаточно насмотрелся на мои выходки, что чёртовых фрицев бесполезно пытаться переубедить по-хорошему, но у него найдётся способ сломить моё упрямство. Следующую ночь по его приказу мне предстояло провести в подвале. Ночи в горах даже летом холодные, лечь на ледяной каменный пол не было никакой возможности, вдобавок целый день меня не кормили.

-34-

Посреди следующей ночи Сергей в качестве конвоира вновь повёл меня к Чермоеву. Я стоял перед ними, измученный отсутствием сна, голодный и злой, а капитан, присев на край стола, с издевкой разглядывал меня в упор, ни говоря ни слова; затем медленно встал, подошёл ближе и взял меня за подбородок.
- Ну что, надеюсь, ты готов сесть за рацию? – вкрадчивым голосом поинтересовался он.
- Я всё равно не знаю шифра, я только радист, – как можно правдоподобнее повторил я свою версию. В ту же минуту сильный удар кулаком в лицо сшиб меня на пол.
- Мне надоело твоё враньё! – гаркнул Чермоев.
- Но это правда! – настаивал на своём я. Так мне велел вести себя Гюнтер: постараться уверить русских, что только командир группы знал шифр и составлял радиограммы; я же, как радист, только передавал непонятный для себя порядок цифр. Но русские не приняли нашу выдумку на веру.
- Не понимаешь по-хорошему, буду действовать по- плохому!- угрожающе сказал капитан и …началось! Это не было похоже на допрос у Джапаридзе: Чермоев бил не со злости, а с расчётливой жестокостью. Его лицо было презрительно и спокойно, но руки действовали как какой-то адский механизм, методично нанося удар за ударом. Периодически он останавливался и сверля меня взглядом своих чёрных глаз задавал один и тот же вопрос: «Ну что, ты одумался или мне продолжить?!» Капитан успел уже довольно сильно избить меня, когда утром, наконец, пришёл Лагодинский. Я сидел в углу комнаты на полу и, запрокинув назад голову, тщетно пытался унять льющуюся из носа кровь.
- Вставай, пошли, – ворчал, поднимая меня с пола, Серёга.
- Ну что, добился своего?! Здорово получил?! Или ты думал, что в НКВД с тобой в игрушки играть будут?! В голосе моего бывшего друга детства звучит только раздражение и ни капли сочувствия; подталкивая прикладом в спину, он вывел меня на улицу; Лагодинский шёл вместе с нами. Сначала полковник приказал старшине Нестеренко умыть меня и переодеть - я весь перемазан кровью и грязью, моя форма изорвана. Стою голый у колодца, Серёга поливает меня из ведра. Шрамы и ссадины немилосердно щиплет. Поёживаюсь от холодной воды и любопытных взглядов столпившихся вокруг молодых красноармейцев: они громко и насмешливо комментируют происходящее, не зная, что я понимаю все их колкости. Почти все, кроме "Пошёл по шерсть, а вернулся стриженым. Как это?" Наконец Нестеренко уводит меня в комнату, перевязывает рану свежим бинтом и даёт свою запасную, чистую гимнастёрку со штанами. Возмущённо заявляю:
- Я не надену советскую форму!
- Слушай, фриц, ты уже допёк меня своими фокусами! Щас слетаю домой в Грозный и притащу тебе гражданскую одежду! Или лучше напялю на тебя старое платье бабушки Сациты. Вон оно на чучеле в огороде висит! Поняв, что это реальная угроза, послушно натягиваю его вещи.

-35-

Гимнастёрка мне великовата, брюки тоже падают. Потом Сергей ведёт меня в штаб. Насупившись, стою перед Лагодинским, он с притворным сочувствием разглядывает следы свежих побоев на моём лице, даже пытается сокрушённо качать головой. Кивает мне на стул, предлагая сесть (на допросах у Чермоева я стоял перед капитаном по нескольку часов). Затем спрашивает, не хочу ли я выпить кофе. Аромат свежезаваренного напитка щекочет мой расквашенный кулаком чекиста нос, вид хлеба и масла на столе вызывает бешеные спазмы в желудке (Чермоев продержал меня без пищи более двух суток).
- Знаем мы этот приёмчик «плохой следователь - хороший следователь», - бурчу я.
– Всё равно вы от меня ничего не добьётесь. Лучше бы вы меня тогда на утёсе сразу расстреляли.
- Пауль, ты можешь мне не верить, но мне искренне жаль тебя, – вздыхая, говорит полковник.
– За что ты готов отдать свою молодую жизнь? За Родину? Но ни твоя напрасная смерть, ни смерть твоих товарищей ничего не изменит. Германия проигрывает эту войну, это стало ясно уже после поражения под Москвой. Сейчас вермахт застрял под Сталинградом, на Кавказе дела тоже складываются неудачно, фронт забирает тысячи солдатских жизней, но победить Россию вам не удастся! И великий Бисмарк, и создатель рейхсвера Ганс Сект предостерегали от войны с Россией. Гитлер втянул вашу страну в страшную авантюру, скажи мне ради чего? - Ради завоевания жизненного пространства?
Сижу перед ним, опустив глаза, и молча прихлёбываю кофе. Горячий напиток обжигает разбитые губы, но зато приятно бодрит. На этот раз молчу не из упрямства, мне действительно нечего возразить на слова чекиста. Насчёт хода войны он абсолютно прав, вместо победоносного блицкрига Германия увязла в затяжной кровавой бойне. А русский тем временем продолжает, заботливо, прямо по- отечески, намазывать мне маслом очередной бутерброд.
- Пауль, мне искренне жаль твоих родителей. Ты представляешь, каким горем для них будет твоя гибель? Разве мать рожала и растила тебя для того, чтобы ты погиб на чужой земле как захватчик? Гроне, скажу честно, твоя твёрдость перед нами вызывает у меня невольное уважение, ты смелый парень. Так имей же мужество признать, что борьба за преступные цели Гитлера не стоит того, чтобы расстаться с жизнью! Имей смелость порвать с навязанными тебе фашистскими убеждениями! Понуро опустив голову, я слушал слова полковника и всё больше укреплялся в мысли, что выхода у меня нет. Я прекрасно понимал , что если даже мы сбежим в горы, то жить нам останется не более суток. Да ещё и смерть нашу хитрый чекист наверняка обернёт в свою пользу - ведь это такой прекрасный повод вбить клин между вермахтом и бандитами. Смотрите, они вероломно убили ваших!!! АХ, так они наших бьют! Трудно выиграть у профессиональных картёжников.

-36-

Красиво проигрывать тоже надо уметь. Ладно, в конце- концов лучше иметь дело с играющим в добряка Лагодинским, чем с жестоким Чермоевым. Ведь по логике игры " плохой - хороший " следователь, при категорическом отказе от сотрудничества я наверняка опять попаду в руки Асланбека или грузина Джапаридзе. Петров тоже не производит впечатление добродушного человека. Пытается, конечно, но не слишком-то у него получается. Решаю пока сделать вид, будто потихоньку поддаюсь на перевербовку. А там видно будет. Как говаривал ходжа Насреддин : "либо ишак сдохнет, либо падишах"

Рассказывает старшина Нестеренко
После допроса я вместе с Паулем и группой красноармейцев отправляюсь к тайнику диверсантов. Настроение у моего немецкого друга сильно подавленное, он угрюмо шагает рядом со мной. " Чего такой хмурый, успокойся, всё будет хорошо! "- пытаюсь подбодрить, положив руку на его плечо. Он негодующе дёргается и сбрасывает мою руку. Один из красноармейцев с угрозой хватается за винтовку. "Отставить!"- командую я. Крепко беру пленного за руку повыше локтя: " Вперёд!". Пауль неприязненно косится на меня, но послушно идёт рядом. В небольшой пещере мы находим портативную коротковолновую радиостанции батарейного питания, фиктивные документы военного образца со штампами и печатями стрелковых полков, дислоцированных на территории ЧИАССР и 30 000 рублей советских денег. С санкции самого начальника военной контрразведки B.C. Абакумова и под руководством 1-го отдела 2-го КРУ НКВД было решено начать с Абвером радиоигру "Вервольф" основной целью которой были дезинформация противника о положении в Чечне, легендирование успехов группы в разжигании повстанческого движения, возможное выявление и перехват других активных агентов, захватить оружие и самолёты. Кроме того, через задаваемые противником вопросы наше командование надеялось узнать стратегические и тактические интересы немцев. Тем временем на территории ЧИАССР предпринимались дополнительные меры по предотвращению диверсий. Росло число бойцов истребительных батальонов, создавались дополнительные посты по охране заготпунктов и зернохранилищ, районных отделений госбанка, контор связи.

Рассказывает рядовой Гроне
Оказывается, русские уже давно перехватывали наши радиограммы, и хотя не смогли их расшифровать, зато чётко установили наш график выходов в эфир. Я должен был связываться с майором Арнольдтом каждые четыре дня, но время связи каждый раз было разным и подчинялось особой закономерности.

-37-

Из-за не сразу выбитого у меня русскими согласия на сотрудничество пару сеансов связи было пропущено, это могло бы возбудить подозрения у Абвера, но хитрый полковник обошёл этот подводный камень. Как выяснилось, русский радист оба раза выходил в эфир якобы от моего имени, но имитировал помехи в эфире и невозможность нормальной радиосвязи. Под контролем Лагодинского я составил короткую шифровку в центр: «Причина отсутствия нормальной связи была в окислении контактов. Рацию починил, но батареи садятся, прошу выслать новые. В следующий раз выйду в эфир по графику ».Так как очередной сеанс связи должен был состояться не ранее пяти часов завтрашнего утра, полковник наконец отправил меня спать. Проведя более двух суток без сна, после жёсткого допроса у Чермоева, я был сильно истерзан физически и морально, и очень нуждался в отдыхе. Ночью выяснилось, что телесное и психическое перенапряжение последних дней дало своеобразный эффект. Я провёл сутки в холодном каменном подвале, стоя по щиколотки в ледяной воде, промёрз до костей и, естественно, сильно простудился. В ночь у меня резко поднялась температура, я весь горел: даже Серёга, который ночевал в комнате вместе со мной испугался: так сильно я метался и бредил. Мой русский друг вызвал врача, тот осмотрел меня и сказал, что голод и нервные переживания сильно ухудшают течение любого заболевания, так оно и получилось со мной. Доктор сделал мне какой-то укол, после которого я немного успокоился и заснул. Сквозь сон я слышал, как часа в четыре утра пришёл за мной Чермоев. Узнав от Нестеренко, что я заболел, капитан начал орать, что это очередные хитрости с моей стороны, что проклятый фриц опять притворяется и пытается их обмануть. Я чувствовал, что у Чермоева руки чешутся опять избить меня, и он обязательно сделал бы это, но Серёга буквально встал между нами живым щитом. Соблюдая субординацию, вежливым, но твёрдым голосом он постарался объяснить контрразведчику, что доктор признал отсутствие симуляции с моей стороны, и что именно из-за использованных капитаном методов допроса я теперь болен. «А Вы, старшина, готовы нянчиться с врагом!» - презрительно скривился Чермоев, но отправился за полковником Лагодинским.
- Ich danke. Не ожидал, что ты заступишься за меня, - попытался поблагодарить я склонившегося надо мной Серёгу. Вошёл полковник, спокойно поговорил со мной, пришедший с ним врач вновь уколол мне что-то в вену. Жутко болела голова, меня шатало от слабости, но я всё-таки смог сесть за ключ и передать радиограмму, как того требовали от меня русские.

-38-

Буквально сразу после сеанса связи я потерял сознание. Очнулся от ощущения прохладной Серёгиной ладони на своём лбу, горячем от высокой температуры; мой русский друг заботливо поменял мне холодный компресс из мокрого полотенца; затем, приподняв мою голову, напоил горячим чаем с мёдом.
- Это тётя Тося тебе мёд передала, - ворчливо сказал он.
– Я ей рассказал, что ты попал в плен. Моя мама жутко разволновалась за тебя, даже хотела к Лагодинскому бежать, упрашивать за твою жизнь. Но я не позволил. Я слушал Нестеренко и пытался понять, какие же чувства испытывает ко мне этот русский парень? Иногда мне казалось, что он ненавидит меня как врага, а иной раз казалось, что он жалеет и сочувствует мне. В любом случае, меня очень тронуло его заботливое отношение ко мне во время болезни. Я несколько дней пролежал с высокой температурой, от слабости и сильного сердцебиения мне трудно было даже вставать с кровати, и все эти дни он был рядом, возился со мной как с ребёнком. Мы много беседовали с ним; точнее, больше говорил он, а я чаще слушал; но точно могу сказать: не его настойчивые идейные внушения, а именно мягкое человеческое обращение действительно начали что-то изменять в моём сознании. Постепенно я становился другим; вернее сказать, я вновь становился таким, как был в своём грозненском детстве, как будто отслаивалось то, что прилипло ко мне в гитлерюгенде: все те нацистские идеи, которыми пичкали нас фюреры разных мастей, весь тот бред, который лила на нас по радио геббельсовская пропаганда – всё это начало постепенно уходить из моей души, как уходят призраки ночи на восходе солнца.
-За эти несколько дней я постепенно начал успокаиваться и как-то примиряться со своим новым положением военнопленного. Оно больше не казалось мне таким ужасным: кормили меня хорошо, и я уже почти подружился с Серёгой. Самое главное, Чермоев больше не трогал меня. Но как оказалось, пока не трогал.
Перед очередным сеансом связи капитан вновь появился на пороге моей комнаты, его лицо и настроение явно не сулили мне ничего хорошего.
- Старшина, выйдите! – резко скомандовал он Нестеренко. Тот не мог ослушаться старшего по званию и, сочувственно кивнув мне, покинул комнату.
- Встать! – Асланбек рявкнул так, что звякнули стёкла. Я был ещё довольно слаб после перенесённой болезни, но послушно встал с постели и вытянулся перед ним.
- Догадываешься, что случилось?! – Чермоев глядел на меня, как удав на кролика, а его руки медленно расстёгивали кобуру на бедре. Я медленно отвёл глаза и хмуро уставился в окно. Конечно, я догадывался, что случилось. Но что он будет делать? Ведь не пристрелит же меня прямо здесь?! А впрочем, лучше бы пристрелил, я не в силах больше терпеть его издевательства. Изо всех сил стараюсь сохранять внешнее спокойствие, но внутри меня всего трясёт при одном воспоминании о том, как он бил меня на прошлом допросе.

-39-

- Ты почему ничего не сказал про ту радиограмму из Центра, насчёт самолёта?! Ты ведь знал, что надо встречать самолёт?! Ну, точно, моя самая худшая догадка оказалась верной: русские контрразведчики перехватили и расшифровали радиограмму, присланную Абвером накануне моего пленения. В ней говорилось о том, что наша группа должна оборудовать площадку для посадки транспортного Юнкерса.
- Продолжаешь обманывать нас?! Вообще-то у меня была надежда, что из-за этого самолёта планы русских с радиоигрой потерпят провал, что абверовское начальство как-то сопоставит перерыв в радиосвязи с нашей группой и отсутствие нормальной встречи самолёта, ведь это обязательно должно было бы их насторожить! Чёрт, Юнкерс должен прилететь этой ночью, для успеха моего плана не хватило буквально пары дней, я не рассчитывал, что русские так быстро расшифруют наши радиограммы! Но что они хотят сделать, перехватить самолёт?! Мало того, что я стал невольным виновником пленения моих товарищей, теперь НКВД хочет, чтобы я помог им в захвате самолёта и экипажа?! Лучше бы Серёга убил бы меня тогда на роднике, по крайней мере, я бы погиб как солдат! Господи, за что ты ставишь меня перед таким выбором, за что посылаешь мне эти нравственные и физические мучения, господи, я слишком слаб, я не выдержу! Грубо толкая стволом пистолета в спину, капитан повёл меня в штаб, по пути ругаясь последними словами и живописно рассказывая, что бы он сделал со мной, если бы не доброта товарища полковника. Я прекрасно сознавал, что Чермоев вполне может осуществить свои угрозы, и тоже надеялся только на гуманизм Лагодинского. Однако полковник встретил меня непривычно сердитым лицом и даже не предложил, как обычно сесть, что явно было плохим знаком.
- Гроне, ты что, действительно думаешь, что тебе удастся обмануть нашу контрразведку?! Ты, глупый мальчишка, вообще соображаешь, куда ты попал, и что мы можем с тобой сделать?! – обманчивая мягкость уступает в голосе Лагодинского металлическим ноткам.
- В общем так: или ты сейчас выполняешь всё что надо, или я ухожу и оставляю тебя с капитаном Чермоевым. Уверяю, у него есть способы заставить тебя подчиняться и делать всё, что мы требуем! Стою, молча кусая губы, полковник нарочито медленно разворачивается и идёт к выходу, Чермоев насмешливо смотрит на меня, подходит ближе…
- Господин полковник! – кричу я вслед Лагодинскому.
– Пожалуйста, не надо уходить! Я …согласен…
Полковник жестом отпускает Чермоева, а мне предлагает сесть за стол и быстро зашифровать радиограмму в центр, где сообщается, что наша группа готова принять транспортный самолёт завтрашней ночью в два часа, даются координаты посадки и подтверждается условный сигнал – четыре костра, выложенные ромбом.

-40-

После успешно проведённого сеанса связи к полковнику вновь возвращается его обычное благодушное настроение. Но мои моральные терзания продолжаются, я медленно сгораю в огне угрызений своей совести: мысли о судьбе лётчиков, которые попадут в плен, а возможно, будут убиты из-за моего малодушия, не дают мне покоя. Полковник приказывает накормить меня, ведь я с утра ничего не ел, а уже полдень; вслух удивляется, что у меня нет аппетита. Пытаюсь промямлить какую-то нелепую отговорку; а он, словно догадываясь о моих душевных муках, покровительственно улыбается: «К сожалению, мы будем вынуждены дать этому самолёту благополучно вернуться обратно, чтобы не возбуждать у Абвера лишних подозрений» Я аж вздохнул от облегчения, слава Богу, моим соотечественникам на этот раз ничего страшного не грозит, но… с другой стороны, можно ли доверять чекисту?! Ведь он уже однажды обманывал нас?! Я весь в сомнениях; однако, беру со стола кусок чёрного хлеба, обильно намазанного смальцем и чай, силы мне понадобятся; полковник хочет отправить меня с группой, встречающей самолёт. Дело в том, что должен прилететь майор из Абвера, лично знающий нас в лицо, плюс именно тот экипаж, который сбрасывал нас над Чечнёй пару месяцев назад. Лагодинский даёт мне чёткие указания о том, как вести себя с посланцем Абвера и пилотами, что говорить, предупреждает, что все мои действия будут жёстко контролироваться Чермоевым .

Рассказывает старшина Нестеренко
- Ну, полковник, ну знаток душ человеческих, - хохотал Асланбек, вернувшись ко мне в комнату.
– Он ведь нарочно поручил именно мне привести твоего Гроне, чтоб я ещё по дороге хорошенько пощекотал ему нервишки. Трогать-то фрица сегодня нельзя было, как бы он с разбитой мордой пошёл бы самолёт встречать!? Но говорят, иногда предчувствие боли страшнее самой боли. Мальчишку аж трясло от ужаса. Правильно, враг должен бояться! Я молча слушал разглагольствования капитана и думал, что в где-то глубине души сочувствую Паулю, а его твёрдость на допросах даже вызывала невольное уважение. Но наши всё равно смогли сломить его, сколько я помнил захваченных немцев – никто из них не выдерживал. Гюнтер, правда, ещё держится. Неожиданно вспомнилось с каким настроением вернулся Пауль после одного из первых допросов Чермоева : бросился на кровать вниз лицом и, как мне показалось, я услышал сдавленные рыдания из-под подушки. Сел к нему, спрашиваю: «Что случилось, капитан тебя сильно бил?»
- Нет, - сквозь всхлипывания отвечает он.
– Чермоев сказал, что они Гюнтера расстреляли, за то что он отказался от перевербовки. Вот уж кто из четверых захваченных фрицев не вызывал у меня ни малейшего сочувствия, так этот фельдфебель!

-41-

Самый настоящий матёрый фашист, как мне тогда казалось, и я был уверен, что он получил по заслугам ! Не скрываю своих чувств перед Паулем, а тот сквозь слёзы начинает меня убеждать в том, что Гюнтер был прекрасным товарищем, честным, смелым. благородным ; рассказывает как тот, рискуя собой, прикрывал их в бою под Чеберлоем.
- Ну да, - говорю я.
– Так это он был тем пулемётчиком, что под Чеберлоем чуть половину нашего взвода не положил?! Меткий гад! Если бы я его тогда поймал, сам бы лично пристрелил! Пауль потрясённо замолкает, смотрит на меня полными слёз глазами, видно этот Гюнтер действительно был для него хорошим другом. Да уж, все мы прекрасные парни, только война нас плохими делает. Думаю, сказать или нет рыдающему от горя немецкому мальчишке, что на самом деле его друг жив?! И что Чермоев просто хочет сломить его морально, поэтому сказал про расстрел Гюнтера . Лучше промолчу, капитан и так постоянно ругает меня за излишне мягкое отношение к пленным, он говорит, что проклятые фрицы заслуживают только жестокого обращения, и ни к чему копаться в их душах.
- Ладно, хватит выть, - грубо говорю я Паулю. – А то я подумаю, что ты такой же неисправимый фашист, как и ваш Гюнтер.

Рассказывает рядовой Гроне
- Во дворе крепости стоят две полуторки с крытыми кузовами, в которые рассаживаются человек пятнадцать бойцов НКВД, переодетых в потрёпанную гражданскую одежду; их специально подобрали чернявых и смуглолицых, чтобы достовернее изобразить для немецкого экипажа абреков из банды Сахабова. Как я заметил, в составе гарнизона настоящих русских не более половины: остальные представители различных народностей Кавказа, поэтому подобрать нужный внешний типаж массовки не было проблемой. Выводят Ростоцкого и Димпера, оба на всякий случай крепко связаны; замечаю, что следы побоев на лице у бедного Кристиана, как и у меня самого, тщательно загримированы, ночью в темноте они совершенно не будут заметны, и лётчики вряд ли о чём догадаются. Димпер пытается что-то крикнуть мне, но сопровождающий его майор Петров сердито замахивается кулаком, Крис вздрагивает и замолкает. Майор подсаживает его в кузов, садится рядом, продолжая грубо ругаться по-немецки и по-русски, а Крис, глядя на чекиста снизу вверх, только виновато кивает в ответ: заметно, что его здорово запугали. Думаю, что скорее всего, именно Димпер первый сознался на допросе насчёт даты и места, выбранного покойным оберштурмфюрером для приземления самолёта. Но я не осуждаю его, всё-таки Крис ещё совсем мальчишка, даже младше меня, и к тому же наполовину русский.

-42-

у него нет никакой идеологической мотивации молчать на допросах Ко мне подходит Чермоев, на нём вместо военной формы горская черкеска и бешмет, на поясе красуется громадный кинжал, и у меня мелькает мысль, что выглядит бравый капитан НКВД как самый настоящий кровожадный бандит. Асланбек верёвкой туго стягивает мне руки за спиной и шипит на ухо: «Заранее предупреждаю, если ты опять хотя бы попытаешься выкинуть один из твоих фокусов – прирежу, как барана.» Он демонстративно достаёт из ножен свой устрашающих размеров кинжал и проводит холодным лезвием по моей щеке, я невольно дёргаюсь, а стоящие рядом красноармейцы взрываются грубым хохотом. «Вот сволочь, попался бы ты мне, когда я был с оружием в руках,» - мысленно шлю проклятия Чермоеву, но покорно сажусь в машину рядом с ним. Старая полуторка медленно ползёт по грунтовой дороге в гору, на особо крутых подъёмах красноармейцы соскакивают и помогают толкать машину сзади. Наконец прибываем на обширное горное плато, где уже расчищена посадочная площадка; Чермоев приказывает своим бойцам заготавливать дрова для костров, а меня под охраной Нестеренко оставляет пока под высокой чинарой на краю поляны. Немилосердно печёт солнце, в горле пересохло и хочется пить, слишком туго стянутые за спиной руки ломит от боли. Мне повезло что, хоть Серёга немного сжалился надо мной: незаметно для Чермоева он ослабляет верёвку и даёт напиться из своей фляги. Меня развязывают только тогда, когда красноармейцы запаливают сигнальные костры. Разминаю затёкшие руки, Чермоев орёт мне в ухо последние инструкции о том, как я должен себя вести и что говорить . Димпер и Ростоцкий тоже находятся под жёстким контролем чекистов. Огромный Юнкерс, вынырнув из ночной темноты, делает круг над площадкой и, включив фары у самой земли, совершает посадку. Со всех сторон, как муравьи, к нему устремляются переодетые в абреков красноармейцы; ничего не подозревающий пилот выходит из кабины и приветственно машет нам рукой: ведь он уверен, что их встречают союзники. Чермоев, изображая главаря банды, стоит рядом со мной; он обращается к майору Абвера на ломанном русском языке с короткой приветственной речью, которую я синхронно перевожу. Какая-то высокопарная чушь о благородной помощи в освободительной войне и германских братьях по оружию; но я-то знаю, что под широкой горской буркой чеченец держит револьвер на взводе: если хоть что-то пойдёт не по плану, тогда он и его люди просто изрешетят меня и лётчиков пулями. Немецкий майор с натянутой вежливостью выслушивает бандита, затем зовёт меня по имени и интересуется, как у нас дела. Ох, если бы он знал, как на самом деле плохи наши дела, и каким предателем я себя сейчас чувствую!

-43-

Если бы не твёрдые заверения Лагодинского в том, что немецкому экипажу дадут благополучно вернуться на базу…А если русский полковник опять не выполнит своё обещание?! Но в любом случае, что можно сделать?! Может, попытаться сорвать русским операцию …попытаться как-то предупредить пилотов?! Но как, ведь Чермоев сторожит буквально каждое моё движение! И чего я добьюсь, чекисты просто перестреляют всех нас! А так всё-таки есть надежда… Все эти мысли вихрем кружатся у меня в голове, тем временем работа продолжается: Димпер и Ростоцкий послушно помогают джигитам Чермоева таскать ящики с оружием и боеприпасами; рядом со мной постоянно вертится Петров, он отлично понимает по-немецки и внимательно вслушивается в наш диалог с лётчиками, то есть попытка сказать им что-то лишнее заранее обречена на провал. Но вот разгрузка окончена, она заняла буквально двадцать минут, лётчики даже не глушили моторы. Развернувшись против ветра, самолёт отрывается от земли, набирает высоту, и я облегчённо вздыхаю. Слава Богу, хотя бы для этих немецких парней сегодня всё кончилось благополучно!

Рассказывает старшина Нестеренко
Юнкерс взлетел, и у меня словно камень с души упал: всё-таки это была очень рискованная операция, малейшая случайность могла всё погубить. Но полковник, с санкции самого Берия, пошёл ва-банк и не ошибся: всё прошло без сучка, без задоринки ! Самым слабым звеном, конечно, было участие во встрече самолёта пленных вражеских десантников, но они были подвергнуты настолько мощному физическому и психическому прессингу, что ни у кого из них даже мысли не возникло о сопротивлении. Впрочем, даже в случае перестрелки с немецким экипажем НКВД не осталось бы в проигрыше – нами был бы захвачен вражеский самолёт, полный оружия и взрывчатки, а так же один из офицеров Абвера. У хитроумного Лагодинского даже для этого случая была отговорка для Абвера заготовлена: ведь если самолёт не вернулся, то свидетелей всё равно нет, и можно попытаться радировать о трагической случайности при посадке (например, шасси в яму попало или на пенёк какой наткнулись.) Конечно, немцы наверняка бы выслали для проверки самолёт-разведчик, хотя и эту проблему мы постарались как-нибудь решить. Но, слава богу, всё прошло по наилучшему варианту – экипаж уверен, что груз доставлен по назначению, майор Абвера и капитан люфтваффе своими глазами видели повстанцев, их главаря и десантников, которых они лично знают в лицо. Переговоры были проведены, нужные договоренности достигнуты: теперь германское командование уверено.

-44-

что в тылу Красной армии немецкие агенты успешно формируют пятую колонну, готовую в нужный момент ударить в спину Советам. Под наблюдением Петрова Гроне закидывает на дерево антенну и разворачивает рацию, в Абвер летит доклад о благополучном прибытии груза и успешном взлёте самолёта. Радостный Петров чуть ли не обнимает радиста и грубовато-ласково треплет его по волосам. Я тоже в приподнято- счастливом настроении, пытаюсь разговорить Пауля, но он отвечает неохотно и невпопад, и я оставляю свои попытки. Тем временем из-под деревьев выкатывают спрятанные полуторки, красноармейцы быстро закидывают в кузов ящики, но пускаться в обратный путь ночью опасно, дороги в темноте не видно, а ехать предстоит по извилистому горному серпантину. Поэтому решено дождаться рассвета, а пока майор Петров разрешает всем отдохнуть. Красноармейцы устраиваются спать в копнах заготовленного колхозниками сена, я тоже облюбовал одну из копёшек. Перед сном по приказу Чермоева вновь связываю пленному руки и ноги, Гроне глядит на меня жалобными глазами и просит не затягивать слишком туго. Ложимся рядом, поглубже зарываясь в мягкое сено: ночи в горах холодные, вон Пауль весь дрожит от холода. Накрываю его полой своей плащ-палатки, он прижимается ко мне поближе, и вскоре, пригревшись, засыпает. Под его мерное сопение сон одолевает и меня.

Рассказывает рядовой Гроне
На самом деле я дрожу не от холода, меня сотрясает сильнейшая нервная дрожь. Свистопляска мыслей в моей несчастной голове не прекращается: вот мне пришло на ум, что русские вряд ли просто так отпустят немецкий самолёт, наверняка уже послали истребители на перехват. И что чекистам ни в коем случае нельзя верить, и неизвестно, что в следующий раз они заставят меня делать, но можно предположить какие средства принуждения будут использованы против меня и моих камерадов. Перед моим мысленным взором всплывает усатое лицо Чермоева и его огромный кулак, с набрякшими синеватыми жилами, потом холодное лезвие кинжала у щеки и презрительный смех красноармейцев: от этой картины меня начинает трясти, но не от страха, как самодовольно думает Асланбек, а от унижения и злости. Какой уж тут заснуть; лежу, уставившись в летнее звёздное небо, а Серёга тихонько похрапывает под боком, усталость незаметно сморила его. Потихоньку отодвигаюсь подальше, медленно освобождаю от верёвочных пут руки, а затем ноги. Осторожно поднимаю голову; вижу, что часовой курит, сейчас у него перед глазами яркий тлеющий кончик папиросы, и он в ближайшие секунды не в состоянии будет заметить что-либо в темноте. Меня охватывает непреодолимое желание сбежать.

-45-

Умом я понимаю, что это неразумный шаг, но это на уровне какого-то почти животного инстинкта, я бегу не «куда», а «откуда» лишь бы подальше от Чермоева с его издевательствами. Отползаю на край поляны, крадусь осторожно, но верно у караульного глаза в темноте видят не хуже, чем у кошки: заметив подозрительное шевеление, он поднимает тревогу, и моё отсутствие замечают. Но я уже добрался до ближайших деревьев, под их прикрытием встаю на ноги и бегу что есть сил, больно спотыкаясь о торчащие из земли корни, царапая лицо и руки о низкорастущие колючие ветви, поскальзываясь и падая на влажной после позавчерашнего дождя земле. Красноармейцы, громко матерясь на весь лес, устремляются за мной в погоню, стреляют наугад, хотя Петров приказывает обязательно взять меня живым. Ну, правильно, я ведь нужен им для радиоигры.
- Какой, к чёрту живым, - пересыпая свою речь крепкими выражениями, орёт Асланбек.
– Убежит ведь!
Похоже, он один не выполняет распоряжение майора, слышу за спиной отрывистые выстрелы чермоевского револьвера, и вдруг сильнейшая боль обжигает мне правое бедро. Задело! Теперь шансов у меня никаких! Наступать на ногу нестерпимо больно, боль пульсирует и разрастается, штанина быстро намокает тёплой и липкой кровью, вероятно, задета крупная артерия. Вот теперь я чётко представляю себе, что чувствует попавший в западню волк, когда сила явно на стороне охотников, и кольцо преследователей сжимается вокруг всё туже и туже, неся несчастному зверю неминуемую гибель. Из последних сил, подтягивая ногу и цепляясь руками за землю, заползаю в кусты, снимаю ремень, пытаясь перетянуть им бедро, как жгутом. Но в душе понимаю, что всё это бесполезно: кровь уходит из меня вместе с жизнью, вытекая горячей, пульсирующей струёй. Мне суждено умереть здесь, посреди этих прекрасных, но так враждебно встретивших меня гор; на чужой земле, которую я мечтал покорить. Меня убили те, кто оказался сильнее нашей силы; на рассвете они найдут моё тело и закопают, как последнюю собаку, ведь они ненавидят всех нас, они считают меня грязным фашистом и бешеным зверем. Моя бедная мать никогда не узнает, что со мной произошло на самом деле; ей сообщат, что я геройски погиб на задании; но я знаю, что ей не будет от этого легче. Она будет плакать обо мне долгими одинокими ночами, как плачет сейчас по убитому под Москвой дяде Артуру, проклиная эту жестокую войну, отнявшую у неё сына. Мама, мамочка, зачем всё это, зачем я пришёл сюда?! Мамочка, мне всего девятнадцать лет, я не хочу умирать! В глазах у меня темнеет, всё тело наливается свинцовой тяжестью, сознание, вертясь по спирали, устремляется по какому-то бесконечному тоннелю навстречу сияющей дымке вдалеке. О, а это кто впереди, апостол Пётр с ключами от рая?! Не хочет открывать мне ворота?!

-46-

А что я сделал плохого в моей короткой жизни?! Рядом со мной стоят другие молодые ребята, смерть сегодня собрала богатый урожай, особенно много тех, кто погиб под Сталинградом. На всех разная форма: русская, немецкая, румынская, итальянская… Святой апостол, с согласен, таким как Шмеккер и Хейнц самое место в аду, и уверен, что их души уже там: слишком многие прегрешения отягчают их совесть. Но другие наши солдаты, большинство из которых воевали, как честные бойцы, неужели всем нам придётся отвечать за чужие грехи?! Ведь тогда, по логике вещей всех, кто когда-либо одевал военную форму и убивал своего противника в бою, надо отправлять прямиком в ад – ведь все они нарушили священную заповедь «не убий». Но разве это справедливо, не все они взяли в руки оружие по своей воле! Что, я не расслышал, куда?! Нам не в рай и не в ад, но в чистилище, во искупление невольных грехов?!

Рассказывает старшина Нестеренко
В кромешной ночной тьме наши бойцы прочёсывают лес, на всю роту всего несколько трофейных немецких фонариков. Продираемся через густые заросли колючего боярышника и дикого шиповника, ноги подворачиваются на невидимых округлых валунах. Чермоев шагает рядом со мной, дышит прямо в затылок и, не переставая, осыпает меня отборнейшей руганью. По его словам я - мягкотелый идиот, в лучшем случае давший обмануть себя коварному фашистскому шпиону, а в худшем – сам вступивший в сговор с вражеской разведкой. Насчёт последнего я бурно возражаю ему, хотя в глубине души сам остро осознаю свою вину. Да, я растяпа, наивный дурак, не уследил, и теперь из-за моей доверчивости под угрозой срыва вся операция. Капитан грозит мне военно-полевым судом. На рассвете в кустах наталкиваемся на неподвижное тело, Пауль лежит лицом вниз, словно спит, но земля под ним вся пропитана кровью. Чермоев склоняется над Гроне, переворачивает его, грубо трясёт, орёт, чтобы тот перестал притворяться и хлещет по щекам, пытаясь привести в чувство, но немец не подаёт никаких признаков жизни.
- Аслан, какого дьявола, я же приказывал не стрелять! Если он умрёт, то пойдёшь под трибунал вместе с Нестеренко!

-47-

Теперь майор орёт на капитана, а тот пытается защититься: ещё бы, ведь именно его пуля оборвала жизнь ценного пленного и поставила под угрозу всю затею с радиоигрой. Надо же, так удачно встретили самолёт, и всё пойдёт теперь псу под хвост из-за смерти радиста! Обстановка крайне нервозная, все пытаются найти козла отпущения, и сто процентов, что этими козлами станем мы с Чермоевым. Но если командиры сожалеют о Гроне лишь как о ценном пленном, то меня при виде его распростёртого окровавленного тела вдруг охватывает острое чувство жалости. Господи, ведь я его знал совсем ребёнком, ласковым розовощёким малышом, он и сейчас просто упрямый немецкий мальчишка, обманутый изощрённой нацистской пропагандой. Я не хочу, чтобы он умирал! Петров берёт руку Пауля, находит нитевидный пульс, распоряжается достать индивидуальные пакеты и сам перевязывает пленного, пытаясь остановить кровь. Затем приказывает мне взять немца на руки и нести к машине, шофёр подгоняет полуторку поближе. Несу на руках лёгкое тело, голова и руки Пауля безжизненно болтаются в такт моим шагам, лицо его мертвенно-бледное с заострившимися чертами, и мне уже кажется, что тело медленно холодеет в моих руках. С помощью других красноармейцев осторожно кладём пленного в кузов, закутываю его в плащ-палатку, голову заботливо устраиваю на своих коленях. Димпер смотрит на нас круглыми от ужаса глазами; Петров уже не возражает, чтобы немец подошёл к своему другу. Кристиан садится в кузове рядом с нами, всю дорогу держит Гроне за руку, по его круглому мальчишескому лицу, не переставая, льются потоки слёз, кажется, что они смоют со щёк все рыжие веснушки.
- Успокойся, всё будет хорошо, - я пытаюсь успокоить одновременно и Криса и себя самого, но в душе остаётся страх за жизнь Пауля.
- Скорее, скорее, - торопит шофёра нервозный майор Петров.
Вот машину занесло на повороте, от резкого движения раненый слабо застонал. Чермоев пытается влить ему в рот несколько капель воды из фляги, но тонкая струйка стекает по сжатым бескровным губам.

Рассказывает рядовой Гроне
- Святой Пётр, ты спрашиваешь, помню ли я, что говорил о прощении грехов наш Господь?! Помню, конечно, этот библейский текст, мама читала мне в детстве библию: « когда Иисус умирал мучительной смертью на кресте, Он дал пример великой любви и прощения даже по отношению к тем, кто распял Его. О прощении для кого Он просил Бога? Лицемерных фарисеев и религиозных лидеров, осудивших Его на смерть? Нет! они отлично знали, что делали, совершая это убийство! Иисус молился за несчастных, невежественных римских воинов, которые всего лишь выполняли приказы и действительно не знали, что происходит.

-48-

За них Он молился: "Отче! прости им, ибо они не знают, что делают" Святой апостол, ты говоришь, что Бог проявит ко всем грешникам милость и всепрощение, но я должен сначала отказаться от злых мыслей и поступков, раскаяться и попросить о прощении! Да, я знаю, что на мне есть грех невольного убийства и я искренне раскаиваюсь в нём. Святой апостол, а можно спросить, куда попадут после смерти такие, как Чермоев?! Ах да, они же в Бога не верят. Но ты говоришь, что я всё равно должен простить и Чермоева, и Джапаридзе, ибо Иисус говорил, что мы должны любить и прощать даже своих врагов. Страж райских врат с доброй улыбкой смотрит на меня, и … отправляет обратно на землю. Моя миссия в этом мире ещё не закончена, мне предстоит ещё очень долгая жизнь. Моя душа возвращается в бренное тело: ...я лежу в санчасти; уже знакомый мне военврач озабоченно щупает мой пульс и качает головой: «Само ранение нетяжёлое, пуля прошла сквозь мышцы бедра навылет, кость не задета, но он потерял много крови, необходимо срочное переливание» Меня очень удивило, что долго доноров искать не пришлось, сразу несколько красноармейцев согласились отдать мне свою кровь. Они спасли мне жизнь, и я до сих пор благодарен им.
- Теперь в тебе есть не только арийская, но также украинская и грузинская кровь, - шутит Лев Давидович.
– Но зачем ты сбежал, неужели не понимал, что это безнадёжно?! Говорю ему о Чермоеве, полковник сначала недоумённо слушает мой рассказ о пытках, которыми мне грозил Асланбек, удивляется, затем вдруг начинает заливисто хохотать.
- Пауль, неужели ты поверил во все эти дикие сказки? Однако, фантазия у товарища Чермоева, как он обещал: на мелкие кусочки …?!
- А мне в тот раз смешно не было, - с обидой говорю я. Моё лицо пылает от стыда, надо же – я опять так глупо попался на удочку чекистов. Я ведь на самом деле поверил, что капитан сделает со мной ЭТО, я действительно очень сильно испугался!
- Гроне, согласись, что ваша пропаганда представляет большевиков как кровожадных зверей, поэтому ты так легко был готов поверить в любую чушь? – отсмеявшись, говорит Лагодинский.
– Ладно, я вижу, что товарищ Чермоев немного перегнул палку. Обещаю, что если ты будешь нормально себя вести, то тебя больше никто пальцем не тронет. И ещё он сказал, что они не расстреляли моего друга Гюнтера, что тот внял голосу разума и дал таки им согласие на сотрудничество. Несмотря на обиду за очередной обман, в моёй душе преобладает всё-таки чувство облегчения: я окончательно успокоился и убедился, что ничего страшного ни мне, ни моим товарищам в русском плену не грозит. Тем более, что по приказу Лагодинского, в госпитале очень хорошо заботятся обо мне. Сам полковник почти каждый день навещает  меня, мы подолгу разговариваем на разные темы, зачастую довольно далёкие от политики.

-49-

Ловлю себя на мысли, что с нетерпением жду его вечернего прихода, а весь день обдумываю сказанное им и готовлю свои аргументы. Полковник оказался интереснейшим, начитанным и высокообразованным человеком : как выяснилось, ещё при царской власти он закончил университет. Особенно мне нравилось спорить с ним об истории, которой я очень увлекался в школьные годы, он много интересного рассказывал мне о революции в России и о первых годах советской власти. Очень хорошее впечатление производит то, что несмотря на огромную разницу в возрасте и звании, он не пытался так явственно давить на меня и навязывать своё мнение, как это делал Серёга. Он не повторял расхожие штампы коммунистических газет о пролетариате и классовой солидарности: полковник просто приводил такие весомые и разумные доводы, что я невольно соглашался  с ним. Но самое главное, я чувствовал, что многие вещи он говорит искренне, что в нём нет ненависти ни ко мне, ни к немецкому народу. Полковник говорил, что понимает все мои сомнения, но что никто не заставляет меня действовать против интересов моей страны . Однако, спрашивает он, ведь ты и сам согласен, что с такими, как твой бывший командир Шмеккер надо вести борьбу?! И я действительно начинаю понимать, почему нашему бывшему уголовнику Хейнцу так нравилась нацистская идеология : ведь она вполне оправдывала  стремления таких как он к грабежам, насилиям  и убийствам, прикрывая всё это высокопарными словами о превосходстве германской расы. Под влиянием разговоров с Лагодинским я стал задумываться « а что я сам раньше находил в идеях нацистов? Ведь в конце тридцатых я с удовольствием горланил с камерадами « Хорста Весселя » и нам очень хотелось, чтобы наша страна была самой сильной в мире. Мы приходили в восторг, видя в кинохронике наши танки с крестами на башнях на Парижских улицах; я вместе со всеми немецкими мальчишками радовался нашим молниеносным победам; я просто рвался на фронт и с нетерпением ждал того момента, когда коричневую форму гитлерюгенда на моих плечах сменит настоящая серая солдатская форма. Теперь мне смешно, но я боялся, что война закончиться раньше, чем меня призовут в армию, и я не успею совершить подвиг и получить орден из рук самого фюрера! Но ведь я попал в атмосферу фашистской Германии тринадцатилетним подростком, только начинающим находить своё место в мире, я тогда и не видел вокруг ничего иного, подобно губке впитывал всё, чему нас учили в гитлерюгенде, принимая на веру самую беспардонную ложь. А теперь русский полковник открывал мне новую Германию, и я стал совершенно иначе воспринимать борьбу немецких коммунистов с нацистами . Лагодинский говорил о том, что Гитлер не сделал Германию сильной, он втянул её в страшную войну на уничтожение, что против нас ополчился целый мир и я понимал, что к сожалению, русский полковник прав.

-50-

Я вспоминал, с каким настроением жарким летом сорок первого, надрывая глотку, мы пели "Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren» и маршировали в солдатской колонне мимо первых захваченных нами русских деревень, в полурастёгнутых мундирах с закатанными по локоть рукавами, потные и пропылённые, но полные молодого задора и бесконечной веры в несокрушимую силу вермахта. Я чувствовал себя непобедимой белокурой бестией „Schnell wie ein Windhund, Zäh wie Leder, hart wie Krupp-Stahl“ - быстрым как борзая и твёрдым, как крупповская сталь. Что осталось у меня от этого настроения сейчас, осенью сорок второго, после сокрушительного поражения под Москвой?! Я так разоткровенничался с Лагодинским, что рассказал ему о том, как родители в марте 1942 провожали меня после краткосрочного отпуска обратно на фронт. Шёл дождь, и по лицу моей матери катились дождевые капли, смешиваясь со слезами. Она держала меня за руку, как маленького, и всё повторяла, что не переживёт, если со мной что-то случиться, уговаривала, чтобы я берёг себя (как будто это возможно на фронте!) Я смотрел на её родное лицо с преждевременно появившимися после гибели дяди Артура морщинами и думал, что возможно, вижу её в последний раз. Отец хмурился: я знал, что он давно уже не верит в победу Германии и недоволен тем, что я напросился воевать на Кавказе. Но вот паровоз загудел, до отправления оставались считанные секунды, тогда мама упала мне на грудь и  разрыдалась, я сам был готов расплакаться, но я был солдат - как я мог проявить такую слабость на глазах у товарищей ?! Я неловко прошептал ей пару успокоительных слов, поезд уже  тронулся, я на ходу вскочил на подножку и долго- долго смотрел на оставшиеся на перроне фигурки двух самых дорогих для меня людей ... А вот о некоторых других подробностях моей фронтовой биографии рассказать русскому полковнику я не решился. В сорок первом я  представлял войну как захватывающее приключение, позже я понял, какое это кровавое и страшное дело.  Я не боялся встретиться лицом к лицу с любым врагом, никто не скажет, что я хоть раз струсил в бою, но я не был готов воевать теми методами, что требовал от нас оберштурмфюрер Шмеккер! Он постоянно ругал меня, называл сентиментальным слюнтяем и кричал, что если он отдаст такой приказ, то я должен буду стрелять не взирая, кто передо мной: ребёнок, женщина или старик. «Славяне неполноценная раса, они должны быть безжалостно уничтожены» - внушал он мне. Но я знал, что перед нами не унтерменши, я много лет жил в этой стране, я понимал русский язык и уважал их культуру. Я был в шоке, от того, что позволяли себе в обращении с мирными жителями некоторые из моих однополчан, особенное отвращение вызывала беспардонная жадность и звериная жестокость шарфюрера Хешке и Хайнца.

-51-

Много раз мои понятия о нравственном долге приходили в конфликт с требованиями командиров, особый ужас вызывали карательные акции. Я пытался изворачиваться, то напрашиваясь часовым, чтобы не принимать участия непосредственно в самом грязном деле, то вовсе прикидываясь больным и меня оставляли в казарме, но я понимал, что постоянно так продолжаться не может, и рано или поздно меня вынудят к исполнению бесчеловечного приказа. Поэтому я был рад, когда попал в составе разведгруппы «Бергман» в Чечню. Но этот поворот оказался всего лишь зловещей издевкой судьбы! Если в Белоруссии нам приходилось гоняться за партизанами, то в Чечне я сам попал внутрь своеобразного партизанского отряда и увидел, что в этих условиях самые жестокие методы войны достигли своего апогея! Не связанные более условностями воинского устава, Шмеккер и Хайнц смогли проявить самые худшие черты своего характера, а нравы повстанцев вовсе этому не препятствовали. Я попал в тупик и не видел из него достойного выхода. Теперь слова русского полковника давали мне надежду на такой выход, они помогли мне на многое взглянуть иначе!

Рассказывает старшина Нестеренко
К середине сентября стало ясно, что сроки, поставленные гитлеровским командованием для взятия Кавказа – невыполнимы. Шестого сентября планировалось взять Грозный, шестнадцатого Махачкалу. Но вермахт увяз в тяжёлых боях под Моздоком и Малгобеком. Ежедневно мы собирались у плоской чёрной тарелки репродуктора и, затаив дыхание, слушали очередную сводку Совинформбюро. Сообщения внушали надежду и вселяли гордость за беспримерный героизм наших солдат. Сквозь потрескивания и шорох в эфире прорывался знакомый голос Левитана «В районе Моздока наши войска продолжают вести бои с группировкой противника, прорвавшегося на южный берег Терека. За пять дней боёв на этом участке уничтожено более двух тысяч солдат и офицеров противника, подбито и сожжено девяносто танков». В сторону Терека с грозненского и ассинского аэродромов летали наши самолёты, бомбили переправы. Ходили слухи, что однажды бомба попала даже в штаб самого фон Клейста в Моздоке; но самого генерала, к сожалению, штабе не было. «В Моздок я больше не ездок!» - народная молва приписывала эти слова чудом избежавшему смерти немецкому вояке, но на самом деле придумали её озорные лётчицы из женского авиационного полка Марины Расковой. Это их лёгкие По-2 сбросили бомбы на фашистский штаб. Сначала немцы неуважительно называли ПО-2 «рус-фанер» и «швейными машинками» за характерный стрёкот, доносяшийся с ночного неба при их приближении.

-52-

Потом, поняв какой урон могут нанести эти небесные тихоходы, умудряющиеся прицельно сбросить бомбу даже в печную трубу, стали звать отважных русских лётчиц «ночными ведьмами». Женский полк базировался около Ассинской, родной станицы моей бабушки. В самой же казачьей станице и соседнем чеченском селе Бамут райком комсомола собирал для отправки на фронт под Малгобек подарки для советских воинов. Приближались осенние холода, и гражданское население жертвовало тёплые вещи: полушубки из овчины, башлыки, валяные кавказские сапоги – бурки. Девушки и женщины пряли шерсть и вязали из неё носки, шарфы и рукавицы, любовно вышивали кисеты, наполняя их ядрёным местным «шамильским» табаком-самосадом. Чеченцы и ингуши несли вяленое мясо и бараньи курдюки, сушёные абрикосы-курагу и грецкие орехи. Комсомольцы украсили борта грузовика ЗИС алыми транспарантами « Всё для фронта – всё для победы» и под торжественные звуки духового оркестра тронулись в сторону линии фронта. Жители ЧИАССР собирали деньги на строительство бронепоезда «Асланбек Шерипов», носящего имя героя гражданской войны. Младший брат моего друга Юнус и многие из его аульских одноклассников записались добровольцами в чеченский конный полк Висаитова. Прирождённые джигиты, с младенчества выросшие в седле, они просто рвались в бой. Был митинг на центральной площади города, выступившие на нём первый секретарь обкома и молодой дагестанский поэт Расул Гамзатов, благословили их на ратные подвиги.