От любви до ненависти

(осень 2005)
Игорь надел наушники и поправил у рта микрофон, стрелка-курсор пробежала по экрану и нажала на овальную зелёную кнопку с надписью «позвонить». В наушниках прозвучал чёткий, ритмичный стук, затем экран потемнел, пошла загрузка. И вот уже на экране возникло улыбающееся лицо Пауля, поспешно вытирающего полотенцем мокрые волосы.
- Извини, чуть-чуть был я задержаться с утренним велопробегом по парку, - пояснил он.
– Катаюсь на велосипед еден морген, как это по-русски, каждый утро.
Следующее слово оказалось подобрать по-русски ещё сложнее, и дед выразился по-английски «Ай кип фит»
- Правильно, поддерживаешь форму, - улыбнулся в ответ Игорь. – Я вот тоже зарядкой занимаюсь, по парку бегаю.
Вот так они и беседовали по Скайпу почти каждый день, мешая слова из трёх языков, ибо английский Игорь знал намного лучше немецкого. Внук помнил, как попросил деда рассказать о его самой первой встрече с бабушкой. Пауль звонко расхохотался.
- Ты не представляешь, в каком виде я впервые появился перед ней! Но давай всё по порядку.
Рассказывает рядовой Гроне: Это был конец лета 1941 года. Маленький городок, в котором жила тогда Леля, наши войска захватили практически без боя. Ночью высадили десант в тылу противника, отсекли оборонявшийся на подступах стрелковый полк, затем окружение довершили железные танковые клинья. Поэтому городок не бомбили и не подвергали артобстрелу – всё решил скоротечный уличный бой. Разрушений, кроме нескольких пострадавших от взрывов ручных гранат домов не было; городок лежал перед нами целёхонький, словно пирог на блюдечке, отчётливо видный с вершин окружающих его с запада холмов. Наши мотоциклы выскочили на вершину холма и слегка притормозили, чтобы полюбоваться открывшимся видом. Утренний туман рассеивался под дуновениями свежего ветерка, и весь пейзаж казался словно нарисованным акварелью: густая кудрявая зелень обширного лесного массива, охватывающего городок почти со всех сторон; крутая излучина реки, перегороженная плотиной и разливающаяся в небольшой пруд, несколько рядов вкривь и вкось прочерченных улочек да двускатные крыши одно-двухэтажных деревянных домишек, утопающих в тени отягощённых щедрыми плодами садов. Многоэтажных зданий в городке было всего несколько, они располагались в самом центре, вокруг квадратной площади с памятником посередине.

-17-

- Вражеский город у наших ног! – крикнул Хешке и нажал стартёр своего мотоцикла. Взревев и выпустив из выхлопной трубы ядовитое облачко отработанных газов, его машина первой ринулась вниз по дороге, за ним устремились остальные мотоциклисты, а сзади догоняли открытые грузовики с рядами сидящих вдоль борта солдат.
У нас рулил Гюнтер, я сидел на заднем сидении, и передо мной мельтешила его широченная спина, обтянутая серо-зелёным мундиром и У –образно перечёркнутая скрипящими ремнями портупеи, ребристый цилиндр противогаза молотил меня по бедру. Сидящему в коляске Фриди было, конечно намного удобнее - мотоцикл нещадно подбрасывало на каждой кочке, как пиратский корабль в бурю, мне приходилось крепко держаться, чтобы не вылететь из седла да глотать пыль из под колёс мчащихся впереди Хешке и Ганса. Скорость сбавили, только когда въехали непосредственно на окраину городка и чуть не раздавили стаю вальяжно переходивших узкую улочку гусей. С негодующим гоготом белокрылые птицы метнулись в разные стороны, полетели перья. Одного из них, видимо вожака, низко сидящий в коляске Ганс всё же успел ухватить за гибкую шею, хрустнули позвонки, и тело гордой птицы бессильно обвисло в его длинных волосатых руках, торчащих из-под закатанных по локоть рукавов мундира.
- Das ist unser Mittagessen! Вот и обед! – заорал он довольным басом, запихивая окровавленную тушку в мешок.
Колонна двинулась медленнее, и я смог рассмотреть рубленные деревянные дома, отгородившиеся от улиц маленькими палисадничками, покосившиеся заборы с тесовыми воротами и опасливо выглядывающих из-за заборов местных жителей. А Фриди вовсю глазел на тонкое кружево деревянной резьбы, покрывающее наличники и ставни некоторых домов.
- Die schönen Häuser! Гляди, как красиво! – прокричал он мне сквозь грохот мотора.
- Надо будет обязательно сфотографировать! – склоняясь к его уху, отвечал я.- И ещё говорят у русских очень живописные церкви, ведь должна же быть в этом городке хотя бы одна церковь?
Игорь, вот ты смеёшься, а у нас с другом в то время настроение было действительно как у экскурсантов: пороху мы ещё не нюхали, в настоящем бою не бывали: всё в этой новой стране вызывало у нас неподдельное любопытство, всё было интересно, всё не так, как в Германии. Ты сейчас ещё больше будешь смеяться, но в иллюстрированных солдатских журналах службу в вермахте рекламировали чуть ли не как возможность посмотреть мир на казённый счёт.

-18-

Ну ладно, мы немного отвлеклись, а тем временем наша колонна катила по городской улочке дальше. А дальше улицу перегораживала огромная, не просыхающая, прямо таки гоголевская лужа. Морем разливанным она простиралась от одного края улицы до другого, и лишь сбоку тянулась узкая тропочка для пешеходов, выложенная из досок и обломков кирпичей. Вдобавок прямо посреди лужи лежала жирная свинья с поросятами, её поросший жёсткой щетиной бок возвышался над поверхностью, словно остров в океане. Но наш Рудольф был так твёрдо уверен, что дорогу ему уступят, что даже не попытался сбавить скорость! На полном ходу, веером разбрызгивая грязь из-под колёс, он влетел в лужу и врезался в мягкий бок свиноматки. Остановленный массивной тушей русской свиньи, мотоцикл стал как вкопанный. Но помимо воли Хешке существовали ещё и объективные физические законы – подчиняясь закону инерции, тела незадачливых мотоциклистов вылетели из сёдел, перелетели через руль и, описав пологую параболу, плюхнулись в жидкую грязь. Даже уточню, непосредственно в грязь плюхнулся Ганс, Руди повезло ( или не повезло) больше – он приземлился прямо на голову свинье. С яростным визгом возмущённое животное ринулось прочь из лужи, таща повисших на сосках поросят, затем стряхнуло их; глаза оскорблённой матери налились кровью, она пригнула треугольную бошку к земле и как дикий кабан ринулась на обидчиков. От растерянности Хешке чуть не нырнул в лужу с головой, но Хайнц сорвал с плеча автомат, и уши резанула автоматная очередь, а затем пронзительный, захлёбывающийся визг. Пробитая пулями туша рухнула почти рядом с Хешке, окрашивая воду стремительно растекающимися пятнами крови. Местные мальчишки повысовывались из-за заборов и как-то нехорошо скалились на нас, бабы качали головами.
- Чего вы стали как истуканы, помогите своим камерадам вытащить машину из лужи! – рявкнул фельдфебель.
Мы с Фриди и ещё несколько парней нехотя покинули сёдла и пошли к лежащему на боку мотоциклу. Я ступил в лужу и через пару шагов погрузился почти по колено; жидкая грязь с чавканьем засасывала мои ноги; в голенище коротких вермахтовских сапог, булькая, хлынула противная холодная вода.
- Шайcе! Город называется, дороги хуже, чем в любой нашей деревне! – ругались мы, переворачивая и вытягивая на сушу тяжеленный BMW. Мы все перемазались, как черти; вдобавок ненасытное болото никак не хотело отпускать из своей зловонной пасти мою левую ногу.

-19-

Я дёрнул – сапог остался где-то там, под кромкой мутной воды, и мне пришлось опустить руки в лужу по самые плечи и вслепую нашаривать свой злосчастный сапог – не дарить же коварной русской луже казённое вермахтовское имущество?! Наконец сапог был успешно найден и натянут на ногу в сером промокшем носке. Я взгромоздился обратно в седло позади Гюнтера, посланные им разведчики уже нашли объездной путь – мы развернули мотоциклы и поехали другим путём.
Мы проехали насквозь почти весь городок, благо ехать было не более пяти километров, и остановились около нового дома на восточной окраине.
Я слез и забарабанил кулаками в калитку, сначала долго никто не отзывался, затем из дома вынырнула перепуганная женщина в платке и удивлённо уставилась на перемазанных грязью пришельцев.
- Нам надо вода. Пожалуйста! Мыться, – мы объяснились на ломанном русском и жестами, женщина кивнула на колодец посреди двора, затем вынесла погнутое жестяное ведро и ковшик на длинной ручке.
Молоденькая хозяйка мне сразу понравилась: невысокого росточка стройная и грациозная женщина с огромными карими глазами испуганной газели, спутанные локоны тёмно-каштановых волос, выбившихся из под платка; упругая грудь под вышитой украинской сорочкой. Я даже успел заметить её ножки с полноватыми икрами, но узкими щиколотками, когда она наклонилась за ковшом и её пышная длинная юбка слегка приподнялась. Но это заметил не я один! - Какая аппетитная девчонка, - похотливо прокомментировал Хайнц, с наглой откровенностью уставившись на её ноги.
- Законная добыча бравых ландскнехтов во вражеском городе, - захохотал Хешке, сопровождая свои слова не совсем приличным жестом – Сейчас быстренько отмоемся и … отведаем эту булочку.
Нисколько не стесняясь, мы скинули липкое вонючее обмундирование и принялись мыться прямо у колодца. Ганс вертел железную ручку, приводя в движение примитивный деревянный барабан; ржавая железная цепь, лязгая опускалась в сырую замшелую глубину колодца и возвращалось обратно с полным чистой ледяной воды ведром на конце. Мы черпали воду ковшом и поливали друг друга, ежась и покряхтывая от ледяных струй. Я случайно заметил любопытный взгляд хозяйки из-за отодвинутой занавески, женский взгляд чрезвычайно возбудил меня – мы ведь все были абсолютно голые . Лелька уже потом, когда мы познакомились намного ближе; смеясь, пересказывала мне этот случай.

-20-

Рассказывает Леля Климова:
- Мы с таким ужасом ждали прихода немецких войск, каких только кошмаров не писали в наших газетах о событиях на оккупированной территории. Честно говоря, я очень хотела эвакуироваться, но куда уедешь с тяжело больной свекровью на руках?! Тем более городок был захвачен так внезапно – только что фронт был за много километров и вдруг: ночью тревога, десант! И вот враги уже в городе! Алька побежал смотреть, а я нос боялась высунуть из дому – ожидала, сейчас ворвутся, начнут хватать всех в подряд! И вот у калитки остановились ревущие мотоциклы, на них восседают солдаты в угловатых касках и огромных очках, закрывающих почти всё лицо. Очень удивилась, что каски без рогов, на наших плакатах фашистов всё больше в рогатых касках рисовали. Первой мыслью было – не открывать, схватить ребёнка и забиться куда-нибудь подальше в чулан. Но ведь бесполезно прятаться, всё равно перевернут весь дом и найдут – вот от сильного удара ногой распахнулась запертая на хлипкий крючок калитка, трое фашистских солдат с автоматами в руках вошли во двор и направились к дому. Сейчас вот так же высадят дверь и ворвутся в дом. Господи, пускай берут, что хотят, лишь бы не тронули нас и ребёнка! Старушка свекровь покрепче прижимает к себе Зою, словно перепуганная курица берёт под крыло цыплёнка при нападении коршуна, крестится дрожащей рукой « Спаси и сохрани». На ступеньках крыльца тяжёлый топот кованых сапог, чужие сильные руки нетерпеливо дёргают дверь, настойчивый голос с чужим акцентом, коверкая русские слова, нетерпеливо орёт «Открывайт!» А вдруг, если я не открою, он бросит гранату в окно?! Оставив перепуганную дочурку и свекровь в спальне, на негнущихся ватных ногах иду к двери, с лязгом отодвигаю железный засов; солдат дёргает дверь на себя, я чуть не падаю от толчка прямо на него. Боже, какой он высоченный этот фашист, я ему едва по плечо, перед моими глазами чёрное дуло автомата в его руках; я втягиваю голову в плечи в ожидании удара или выстрела. Он опускает автомат, подхватывает меня, не давая упасть, озабоченно тараторит «Furchte nicht! Не бойтесь!» И дальше что-то вроде по-русски, но я не понимаю, мои мозги еле соображают от ужаса, от того, что немец так близко. Он медленно, почти по слогам повторяет фразу «Не бойтесь! Нам надо вода. Мыться. Пожалуйста» Робко поднимаю на него глаза и вижу широченную улыбку на перемазанном грязью лице – только зубы белые блестят. Надо же – зверь, оккупант, и вдруг «пожалуйста!»
- Вода, пожалуйста. Битте, – он жестом показывает на свою вымазанную в грязи униформу. Где же они так выпачкались, просто вывалялись в грязи? Итак, пока он хочет просто воды.

-21-

Киваю на колодец в глубине двора, затем выношу им из сеней старое цинковое ведро и ковшик на длинной ручке. А потом вражеские солдаты скинули свою жуткую фашистскую форму и превратились в обычных парней. Даже смешно было смотреть, как здоровенный лил на тебя холодную воду, а ты ежился и подпрыгивал под ледяными струями! Пауль, у тебя было такое полуоформившееся, почти мальчишеское тело, особенно на фоне вашего огромного мускулистого Гюнтера. А Фриди был совсем худенький, только острые лопатки торчали из спины. Ну вот, помылись, постирались, развесили свои шмотки сушиться на заборе. Да хорошо хоть трусы натянули и майки, а то свекровь уже почти в обмороке «Бесстыдники!» Только что чуть не умирала от страха, с головой под одеяло лезла, а теперь стоит у меня за спиной, тычет пальцем в окошко и громко возмущается. Вот такая у меня мамаша! А фрицы-то словно футбольная команда в одинаковых тёмных сатиновых трусах и на белых майках германские орлы раскинули свои чёрные крылья, словно эмблема футбольного клуба. Гогочут что-то по своему, расхаживают по нашему двору как у себя дома, для чего-то дрова из поленницы тащат, разводят костёр.
- Господи, поджечь нас, что ли хотят?! – волнуется свекровь.- Смотрю, калитка отворилась, вошли ещё двое, руки по локоть в крови, засохшая кровь на одежде, и видно, что кровь чужая. Что же они сделали, наверняка не одного человека убили этими вот руками!? Перед глазами встаёт прочитанная в газете сценка, где фашистские изверги штыками добивают раненых красноармейцев. Наверняка тот окровавленный свёрток, что лежит в кузове загнанного ими во двор мотоцикла – тело зверски замученного комиссара. Мне становиться жутко…
- Тьфу, ты чёрт! – свекровь от облегчения хохочет дребезжащим старческим смехом – из покрытого грязью и кровью мешка неожиданно топорщатся задние ноги свиньи с раздвоенными копытами. Надо же, это всего лишь зарубленная свинья, а мы тут нафантазировали! Правду говорят – у страха глаза велики.
Тут же во дворе разделывают свиную тушу, широкоплечий солдат машет острым тесаком как заправский мясник, отсекая крупные розоватые куски мякоти; остальные быстро насаживают мясо на шомпола и жарят на угольях – над двором плывёт аппетитный дразнящий запах жареной свинины. Судорожно сглатываю голодную слюну: мы ведь в те года не то что мяса – хлеба вдоволь не видели. Я с детства не ела досыта, поэтому худая была, как щепка, все платья висели на мне, словно на вешалке.
- Хоть бы подавились, фрицы проклятые, - шепчу про себя. В это время дверь в спальню отворяется, я отскакиваю от окна, словно меня застали за нехорошим делом, и пячусь в угол.

-22-

В комнату входят два солдата: один из них тот, что давеча просил у меня воды; другой худощавый, жилистый и остроносый, глаза у него словно раздевают меня. Ощерив в похотливой улыбке крупные зубы, он говорит на скверном русском языке: «Фроляйн, не хотите поразвлечься с доблестными солдатами вермахта? Мы так соскучились по женской ласке…» Этого ещё только не хватало! Отчаянно мотаю головой, а сама ещё глубже вжимаюсь в пёстрый коврик за спиной.
- Простите, я не хочу!
Но они не понимают, или не хотят понимать; длинные руки тянутся ко мне, хватают за талию и тянут к себе.
- Нет! Нет! – пытаюсь увернуться, но он сильнее, он мужчина.
- Рудольф, перестань сейчас же! Ты её напугал! – тот, что просил воды, кажется, защищает меня. Он отстраняет своего приятеля и начинает объяснять мне, что они, в сущности, не хотят ничего плохого – просто приглашают меня за стол выпить и закусить вместе с ними. Пауль, в тот раз я впервые обратила внимание, какие у тебя глаза – голубые с лёгким зелёным оттенком, словно вода в реке, когда небо отражается. И с таким мягким насмешливым прищуром. Я видела, тебя забавлял мой страх, он казался тебе абсолютно беспричинным. Ты-то знал, что ты и твои камерады просто обычные милые парни. Но ты ошибался. Не все. Только не Хешке с Хайнцем. И не Ганс. Вот от них явственно исходила какая-то животная угроза, как от кружащейся вокруг тебя волчьей стаи; которая пока звери сыты, почти похожа на стаю мирных домашних собак, но которая по команде вожака готова кинуться на тебя и растерзать насмерть. Тем не менее, мне вдруг стало стыдно за свой страх. Я решительно поднялась и пошла следом за тобой, ты вёл меня за руку, словно маленькую девочку и буквально сиял от радости. Чужие солдаты разместились вдоль длинного деревянного стола под раскидистой старой яблоней в нашем саду: дюжина громогласных, полупьяных и полураздетых молодых мужчин; когда мы вышли из дому, все они дружно прекратили есть и уставились на меня, потом что-то затараторили наперебой, смеясь и размахивая руками. Мне опять стало страшновато, я юркнула за спину Пауля, но он успокаиваивающе подтолкнул меня вперёд и снова стал шептать на ухо, что мне не грозит абсолютно никакая опасность, что все они джентельмены и обещают вести себя корректно, никто ничего не станет делать против моей воли. Ну, вот Паулю может я смогла бы поверить, а остальные? Что-то не нравится мне этот остроносый с маслянистыми глазами, смотрит на меня, как волк на овечку. Не нравится и громко хохочущий толстяк, тычущий в мою сторону пальцем, измазанным жиром и похожим на баварскую сардельку.

-23-

И вот этот чавкающий верзила, что-то комментирующий своему камераду с набитым ртом тоже не нравится. Повинуясь повелительному жесту командира, солдаты раздвинулись, освобождая нам место на лавке; я села по левую руку от фельдфебеля, рядом со мной примостился Пауль. Видно, что мальчишка хочет понравиться изо всех сил: наложил мне в тарелку лучшие куски; тянется, достаёт зелёную бутылку странной формы и наливает мне вино в пёструю чайную чашку «probiren Sie bitte». Маленькими глотками пью непривычно сладкое, рубиново-красное вино, напоминающее по вкусу компот; в голове начинает слегка шуметь, по всему телу разливается приятная истома. Немец постоянно наклоняется ко мне, сквозь шум застолья старается что-то рассказать, неловко шутит и сам первый смеётся своим шуткам. Вот попытался, словно ненароком положить свою горячую ладошку мне на бедро, я возмущённо сбрасываю её – что он себе позволяет?! Пауль краснеет, заметивший всё Гюнтер добродушно хохочет и подливает мне вина.
- Trinken wir auf unseren Sieg! - провозглашает тост захмелевший Хешке и вызывающе смотрит в мою сторону.
- Sieg Hail! – дружно орут фашисты, привстав на своих местах, и со звоном чокаются жестяными кружками. Ну, вот ещё! Не буду я пить за их победу. Насупившись, отодвигаю чашку; Пауль подвигает мне её обратно и шепчет на ухо:
- Я хочу пить этот тост за Вас, моя прекрасная незнакомка… Совсем рядом его голубые глаза с искорками откровенного желания и юношеская рука, мягко приобнявшая за плечи. Подскакиваю из-за стола, словно подброшенная пружиной.
- Отстань, ради Бога!
Жестами объясняю, что у меня сильно болит голова, умоляю отпустить. Фельдфебель всё понимает, но пожав плечами, велит солдатам не неволить меня.
- Пусть идёт!
Опасливо озираясь, покидаю их и забиваюсь обратно в свою спаленку, где меня с волнением ждут дочка и свекровь.
- Деточка, они ничего с тобой не сделали? – свекровь полна наихудших предчувствий, но я отрицательно машу головой. Всё в порядке, наелась, напилась, жаль только ничего не удалось прихватить со стола, чтобы накормить родных. Пьяная гулянка продолжалась до полуночи. Одно меня удивило – фрицы всё же не упились до полной потери самоконтроля, как всегда упивались наши мужики (хоть на свадьбе, хоть на поминках). Никто не стал хулиганить в пьяном угаре и крушить всё вподряд, никто не стал приставать ко мне, как опасалась свекровь.

-24-

Видно, что этот здоровяк фельдфебель держал в отряде железную дисциплину, и солдаты ему подчинялись. Пока продолжался разгул, мы сидели втроём, тесно прижавшись друг к другу, и с ужасом вслушивались в чужие хриплые голоса за стеной, горланящие странные, непривычные для русского уха песни: с диковато звучащими горловым тирольским пением, с резковатыми солдатскими возгласами посреди мелодии и с переливами губных гармошек. Ei warum? Ei darum! Ei warum? Ei darum! Ei bloß wegen dem Schingderassa, Bumderassasa! От их ритмичных выкриков казалось, содрогался весь дом и звенели стёкла, кто-то громко отбивал такт железной кружкой по столу, кто-то топал об пол кованым сапожищем. Зоя на моих руках никак не могла заснуть и хныкала от шума, а я чуть ли не затыкала ей рот тряпицей с жёваным мякишем хлеба – я боялась, что её плач навлечёт на нас недовольство немцев. Вон в газетах красноречиво описывали, что они творят с русскими детьми. Но вот веселье во дворе прекратилось; я слышала, как чужие солдаты вошли в дом и начали размещаться на ночлег, постепенно топот шагов вместе шуршанием расстилаемых на полу матрасов и одеял утихли, сменившись размеренным мужским храпом. Мы тоже успокоились и заснули: все втроём в одной постели и малютка Зоя между нами. Я проснулась рано, в окна брезжил туманный осенний рассвет. Быстренько натянула на плечи вязаную кофтёнку ( с утра стало уже довольно прохладно) и решила выйти во двор – посмотреть, ведь наверняка после вчерашнего пиршества что-то осталось на столах. Ведь не могли же они съесть всё! Я тихонько, стараясь не разбудить, скинула крючок с двери нашей спальни, чуть приоткрыла её ( только чтобы протиснуться) и осторожно вышла в горницу. На полу, разметавшись во сне, лежали вражеские солдаты. Медленно переступая через их тела, я двинулась к выходу, но спящие невольно привлекали моё любопытство. Тогда, за столом, я побаивалась смотреть им в лица и всё время опускала глаза, а сейчас мне захотелось разглядеть их поподробнее. Вот лежит на спине здоровенный амбал, вчера его вроде называли Гансом. Коротко остриженный ёжик светло-русых волос на темени, нос картошкой, мясистые щёки с небритой сивой щетиной. Вот сопит носом во сне как паровоз Хайнц, рядом с ним спит неловко запрокинувший голову Рудольф - острый кадык на шее движется в такт свистящему дыханию. У самой стены растянулся во весь свой богатырский рост Гюнтер; суровые, словно рубленные топором черты лица во сне слегка сгладились и стали мягче. Сбоку к нему примостился Пауль: растрёпанный белокурый чуб, умиротворённое лицо чуть тронутое веснушками, прикрытые глаза с длинными светлыми ресницами; мягко очерченные, полураскрытые, словно улыбающиеся доброму сну губы.

-25-

Ближе к печке прижался Фридрих, приятель Пауля: свернулся калачиком, уткнул голову в сложенные ладошки, только виден мальчишеский затылок с белобрысыми вихрами и розоватый лопушок уха. Фриди ворочается и даже причмокивает губами во сне. Интересно, что ему снится? Наверное, как немецкая мамка кормит его яблочным штруделем, он ведь ещё совсем молоденький, только недавно от материнской юбки - я тоже невольно улыбаюсь. И тут вдруг Ганс резко всхрапывает и переворачивается на другой бок, я вздрагиваю и поспешно выскакиваю из горницы, как вспугнутая птичка. Крадучись, чтоб не скрипнули доски на рассохшемся крыльце, спускаюсь во двор. «Ну вот, в собственном доме вынуждена красться, как воровка!» - мелькает и гаснет в голове досадливая мысль. На столе, наслаждаясь остатками вчерашнего пиршества, сидят несколько соседских котов; смотрят на проклятую конкурентку горящими зелёными глазами, негодующе шипят и топорщат шерсть на выгнутых спинах. Хватаю с земли кривой яблоневый сук и угрожающе замахиваюсь на них: зажав в зубах по куску драгоценных объедков, коты нехотя спрыгивают на землю и удаляются через дыру в покосившемся заборе. Торопливо начинаю хватать со стола куски хлеба и мяса, стараясь напихать побольше в прихваченную с собой плетёную корзинку.

Рассказывает Пауль:
Гюнтер всегда говорил, что неспокойная фронтовая жизнь приучила его спать в полглаза. Сквозь чуткий сон он прекрасно слышал, как эта маленькая русская женщина сначала внимательно осмотрела его спящих солдат, как бы пересчитывая их, а потом крадучись выскользнула из дома. А вдруг она пошла в лес, предупредить своих дружков-партизан?! Да, вечером она выглядела как робкая перепуганная мышка, но чёрт его знает, что у этих русских на уме. Вчера, когда колонна мотоциклистов ехала через город, он перехватил несколько злобных взглядов, сверкающих, словно заточенные ножи. Он знал, что отступающие большевики обязательно оставляли в оккупированных городах подполье для терактов против германских войск. А вдруг эта женщина связана с такими террористами? Ведь вчера, за столом она обмолвилась, что её муж погиб на фронте, вполне возможно, что теперь дамочка пылает жаждой мести. Немец поднялся со своего ложа и незаметно последовал за русской. Но молодая женщина даже и не собиралась идти в лес, к его изумлению она как маленький голодный зверёк лихорадочно накинулась на остатки еды на столе.

-26-

- Господи, да у неё просто семья голодает. А мы вчера даже не догадались дать ей что-то с собой. Не поинтересовались, может у неё есть дети?
Скользящим шагом опытного разведчика Гюнтер подкрался поближе к русской ( он ловко и незаметно снимал вражеских часовых, и уж точно горожанка не почуяла его приближения). Словно тень он поднялся из зарослей малины за её спиной и слегка прикоснулся к её руке. Нет, вот такого эффекта он не ожидал! Лелька заорала, словно ужаленная, она визжала на высокой звенящей ноте, так что мигом заложило уши; она орала так, словно её режут! Ошарашенный Гюнтер тщетно уговаривал её замолчать, но барышня явно уверовала в его самые кровожадные намерения и вопила, не переставая. В конце концов он схватил её в охапку и попытался насильно закрыть рот своей похожей на лопату ладонью. Вышло только хуже! Лелька изловчившись, пнула его коленкой в пах, и острыми зубами больно вцепилась в ладонь. Бравый фельдфебель никогда раньше не дрался с дамами! Он был ошеломлён и не знал, что ему делать: никаких уговоров бешенная девчонка не хотела слушать принципиально! Разбуженные воплями и шумом борьбы во двор высыпали остальные немцы, в наспех накинутых мундирах, некоторые вообще босиком, но с оружием в руках.
- Партизанен! – заорал не продравший со сна глаза Хешке и дал длинную очередь по кустам. Из малинника с диким мяуканьем взвился и повис на яблоне взъерошенный рыжий кот, судорожно цепляясь за ствол когтистыми лапами.
- Кто велел стрелять без команды! – надрывался фельдфебель. – Ничего не происходит, всем успокоиться и разойтись!
Но во двор, встревоженные выстрелами, ломились солдаты, стоящие на постое в соседних домах. Конечно, потом все довольно быстро успокоились и разошлись, усмехаясь и беззлобно поругивая виновников происшествия. С другой стороны, только немцы и Лелька знали, что на самом деле произошло. А по городу, передаваемые сарафанным радио, поползли слухи один страшнее другого: их передавали друг другу охочие до жареных фактов кумушки на базаре, страшно округлив глаза и прижав палец к вытянутым губам. Кто-то уверял, что бедную Лельку хотели расстрелять, как вдову красного командира, а потом просто жестоко избили; кто-то более охочий до скабрезных подробностей, уверял, что своими глазами видел, как гитлеровские солдаты изнасиловали её во дворе собственного дома. Кто-то из старух видел, как в мотоцикле везли окровавленный мешок: горожане, дав волю своей фантазии, понапридумывали такое! Взбудораженный городок кипел от жутких домыслов.

-27-

Слухи о зверском убийстве парторга молзавода Сичкина утихли только после войны, когда живой и изрядно располневший Сичкин вернулся в родные пенаты, благополучно отсидевшись в эвакуации.
- Слушай, я просто попытался взять её за локоть и сказать, что не стоит собирать объедки, пусть их доедают коты. Я хотел повести её в дом и дать пару банок тушёнки для её голодной семьи! Но это не женщина – это прямо бешеная пантера! – возмущался Гюнтер, рассматривая на своём лице глубокие царапины от женских ногтей.

Рассказывает Леля:
Слава Богу, утреннее приключение окончилось благополучно: фельдфебель не тронул меня. Восемь немцев так и остались в нашем доме: они заняли спальню и горницу, а мою семью выселили в тесную и душную летнюю кухню. Фрицы были невыносимые, шумные, нахальные, меня бесило их беспардонное хозяйничанье в моём доме. Их кованые сапоги с раннего утра до позднего вечера грохотали по всему дому, топтали грядки в моём ухоженном огородике; чужие руки по-хозяйски обрывали плоды нашего труда; чужие руки без проса сворачивали шеи нашим курам и стреляли наших гусей. Поначалу их фельдфебель пытался совать мне какие-то бумажки, утверждая, что это новые деньги – оккупационные рейхсмарки. Ага, вроде они не просто отбирают последнюю скотину, а честно платят за неё. Но кому нужны эти фантики, на местном базаре на них всё равно ничего не купишь – можно только обменять вещи на продукты. Свекровь сетует, что наш тихий дом превратился в настоящий проходной двор: дверь оглушительно хлопала от приходящих и уходящих солдат, к нашим эсэсовцам постоянно приходили какие-то их приятели из соседних домов. Они громко орали что-то своими грубыми лающими голосами, ржали как молодые жеребцы над плоскими солдатскими шуточками своего толстого гауптшарфюрера, пиликали на губных гармошках и мылись голышом прямо под нашими окнами, не только не стесняясь, но даже намеренно дразня мою женскую скромность. Поначалу они все казались мне на одно лицо, но через несколько дней я стала различать их по именам и характерам. Самый здоровенный Хайнц был похож на мясника, мне становилось тошно от одного взгляда на его мощную, густо заросшую белёсыми волосами грудь и особенно огромные, как у гориллы руки - мне всё время чудились на них пятна крови. Но ещё гаже был шарфюрер Хешке, длинный, худощавый, но жилистый и мосластый; его маслянистые глазки похотливо следили за мной, он постоянно старался прижать меня где-нибудь в укромном уголке.

-28-

Он умел говорить по-русски, правда очень плохо и с жутким акцентом : от этого его непристойные предложения казались ещё отвратительнее, так и хотелось съездить сковородкой по его длинной лошадиной физиономии . Трое остальных вели себя поприличнее: высоченный фельдфебель даже старался как-то оградить меня от слишком настойчивых приставаний Хешке. Поначалу мне казалось, что Гюнтер сам имеет на меня виды, но потом я поняла, что он очень любит свою жену, оставшуюся в Германии, сильно скучает по ней и маленьким детям. Он даже фотографии мне показывал: на фоне сельского домика миловидная женщина держит за руки двоих кудрявых малышей. Гюнтер очень спокойный, домовитый – даже взялся вместе с Паулем починять мне завалившийся при вторжении чужих солдат забор. Двое младших – Фриди и Пауль вообще казались мне самыми обычными мальчишками: озорными и непоседливыми. Однажды я чуть не расхохоталась, увидев как они, дразнясь, носятся друг за другом во дворе; борются в шутку, как весёлые щенята, смеются, кричат. Мальчишки они ещё, молоко на губах не обсохло, чуть-чуть всего постарше моего Альки. Да вот, кстати, насчёт Альки, младшего сына моей свекрови. Мы с нею места себе не находили от волнения за него. Его не было дома уже несколько суток, с самого момента появления немцев в городе, и мы очень опасались, что он попал в какую-нибудь недобрую историю. Мальчику было всего шестнадцать лет, юная и горячая головушка; мы знали, что он со своими друзьями комсомольцами собирался создать в городе группу антифашистского сопротивления. Перед самой оккупацией городка ребята собирались у нас дома и бурно обсуждали планы своих диверсий против гитлеровцев. В свете этого понятно, почему мы так тревожились за жизнь брата; наше беспокойство достигло своего апогея, когда наконец к исходу шестых суток он наконец вернулся - ввалился в дверь летней кухни весь усталый, в испачканной одежде, с взъерошенными волосами и таинственно сверкающими глазами.
- Где тебя носило, бисов сын!? – старушка-мать не знала, то ли обнять на радостях вернувшегося живым и невредимым отпрыска; то ли наоборот, хорошенько отлупить его за доставленное беспокойство.
- Где ты был?- повторяла я, прыгая вокруг него как квочка.
- Тихо, бабы. У партизан я был, вот где, – веско уронил Алька, стаскивая с ног покрытые грязью сапоги.
Пожилая женщина всплеснула руками и зачастила:

-29-

- Горюшко ты моё луковое, и себя, и нас всех погубишь!
Но юный партизан резко прервал её причитания
- Мама! Поймите, я комсомолец и не собираюсь отсиживаться по углам! Я всё давно решил! А если Вы боитесь, я могу вовсе уйти из дома!
Бедная мать аж за сердце схватилась от таких слов, тогда сын примирительно взял её за руку и сказал:
- Мамочка, ты не волнуйся, всё будет хорошо, как сказал великий Сталин «Враг будет разбит, победа будет за нами.» А сейчас я ужасно хочу есть, я голоден, как собака.
Я тут же захлопотала, достала остатки горохового пюре с вермахтовскими сардельками, вывалила их в глубокую глиняную миску; затем отхватила ножом толстую краюху от кирпичика вермахтовского же хлеба и налила в кружку простокваши.
- Я гляжу, фрицевскую шамовку едите, - заметил мальчишка.
- Та уж, слава Богу, теперь хоть сыты стали. А то ведь в последнее время наголодались, - закивала головой мать.
- Вы, мама, говорите, да не заговаривайтесь, - перебил её комсомолец. – А то ведь Ваши слова по-всякому понять можно. А вообще, как тут фашисты себя ведут, многих расстреляли?
- Так вроде никого, - пожала плечами Петровна. – Наши вот постояльцы тоже не озоруют, нас не трогают.
Алька ел жадно: он хватал еду прямо руками и торопливо запихивал её в рот, челюсти ходуном ходили под исхудавшей кожей щёк. Мать сидела напротив него, подперев голову кулаком, и горестно смотрела на сына: новое, незнакомое и пугающее чудилось ей во всём его повзрослевшем облике. Она смотрела на его худые руки, торчащие из ставших короткими рукавов школьной рубашки, на пробивающиеся тёмные волоски над верхней губой, вслушивалась в его начавшийся ломаться голос, в котором мальчишеский альт силился перейти в хрипловатый басок. « Уже почти взрослый стал, оперился, не удержишь более у бабьей юбки» - мелькнула горестная мысль. А он, утолив первый голод и дожёвывая краюху хлеба, вдруг хмуро спросил
- Правду в городе бают, что фрицы с нашей снохой сделали?!
- Всё брешут подлюки! – Петровна оскорблено поджала губы - Не знают, а языками чешут! Наоборот, это наша Лелька всю морду ихнему фельдфебелю расцарапала, да ещё и промеж ног пнула. Чтоб неповадно было наших молодух лапать.
Алька от хохота чуть не подавился простоквашей. Отсмеялся, вытер белые губы тыльной стороной ладони и одобрил:

-30-

- Молодец у нас сеструха, боевая! Надо бы и её к нам в отряд.
- Та яка ж с Лельки партизанка?! У ей же дитё малое, - сразу пошла на попятную старуха.
- Ничё! Командир и ей работу найдёт.
- Командир это кто? Не тот ли, что из райкома комсомола всё на машине приезжал? Всё на трибуне по праздникам выступал?!- встряла я.
- Не, этот у нас комиссаром. А командир у нас настоящий, боевой. Он капитан НКВД, его вместе с группой товарищей к нам специально из центра прислали, чтобы организовать народ для сопротивления врагу. У него орден Красной Звезды, он ещё в Испании с франкистами воевал.
И мальчишка восторженно затараторил о своём командире, уважительно называя его «товарищ Парамонов». Тут дверь тихонько скрипнула, и в щёлку просунулась заспанная белобрысая голова Фриди.
- Guten Morgen! - произнёс он, с любопытством разглядывая незнакомца.
- Гутен морген! – неприветливо буркнул юный партизан и добавил тихонько себе под нос «гутен морген, гутен таг, жить осталось вам пустяк».
- Тише, ты! – я перепугано пнула его под столом ногой.
- А чего?! Я не собираюсь под ними прогибаться, - ухмыльнулся брат, глядя как я поясняю немцу, что это, мол, вернулся домой мой младший братишка.
- Ер ист майн юнге брудер. Эр ист кайне зольдат, безонде шулер. Эр вонст ин майнен хаус, - тараторила я, наливая кипяток в принесённую Фриди чашку и торопясь побыстрее спровадить его с кухни.
- Гут, гут, - понимающе покивал головой Фриди. – Их ферштее.
- Какая отвратительная рожа. Вытаращил на меня свои зенки и только ресницами хлопает. А ресницы белесые, как у нашего поросёнка были, - съязвил Алька, когда дверь за немцем наконец закрылась.
- Брось, Алик, - примирительно сказала я. - Вот этот как раз нормальный парень. Тихий, спокойный, верующий. Говорит, в церковной капелле пел, на скрипача хотел учиться, а его в армию призвали.
- Ну и пиликал бы себе на скрипочке в своей Германии, чего к нам в СССР припёрся, - не сдавался пацан. – Их сюда никто не звал. Значит все они враги, фашисты!
Я даже спорить с братом не стала. Он у нас упрямый, его не переспоришь. На рассвете следующего дня мы с Алькой отправились в лес к партизанам. Взяли с собой плетёные корзинки, якобы для грибов, натянули болотные сапоги.

-30-

Я надела старый пиджак своего мужа и повязалась свекрухиным платком по самые глаза – чтоб молодые немецкие солдаты меньше обращали внимание. А то по городу вовсе спокойно пройти нельзя – наперебой лезут к нашим девкам знакомиться. Вон разбитные сестрички Шиховы уже завели себе среди них кавалеров. А я не таковская! Мы с братом быстро вышли за городские огороды и углубились в лес. Еле заметная, заросшая густой травой стёжка заводила нас всё глубже, густые кроны деревьев, с уже начавшей желтеть листвой, шумя, смыкались над нашими головами. Склоняясь, мы проскальзывали под низко висящими ветвями, и нам за шиворот сыпались холодные капли утренней росы. Пахло прелой листвой и грибами, тоненько звенели над ухом комары, перекликались голоса невидимых птиц, и совсем не верилось, что идёт война и где-то совсем рядом скрывается целый партизанский отряд. Но вот раздался крик кукушки; брат, приложив ладони ко рту отозвался вороньим карканьем, и тут же перед нами из густых зарослей возникли двое. На одном была заплатанная гражданская одежда и фуражка железнодорожника, на другом прожжённая у костра и изорванная красноармейская телогрейка с торчащими клочьями ваты и пилотка со звёздочкой. Лица обоих заросли недельной щетиной, крепкие крестьянские руки сжимали винтовки.
- Здорова будь, своячница! Не узнаёшь? – тот, что был в пилотке подошёл поближе.
- Не признаю пока, - прошептала я, вглядываясь в его исхудавщее, похожее на череп с обтянутой кожей лицо.
- Мужа твоего родич, Васька я, - пояснил солдат, протягивая мне свою покрытую страшными синюшными шрамами ладонь.
Господи! Васька Зыков! Первый на нашей улице гармонист, весельчак, певун и бабник! Я помнила его с жизнерадостной улыбкой на круглой, пышущей здоровьем физиономии, с густыми казацкими усами, с забавной шуткой-прибауткой на устах! Что с ним стало, не узнать – словно весь выгорел изнутри, как головешка, высох с голодухи; глаза теперь сверкают не молодецким озорством, а каким-то нервным злобным пламенем; былая широкая улыбка теперь больше напоминает оскал бродячего пса, обнажая выбитые зубы.
- Это в плену, охранник-гад прикладом выбил, - Васька словно прочёл мои мысли. – Я месяц в их плену отмытарил, держали нас сначала в старом коровнике. А потом, когда стали гонять на работу, двинул фашисту поленом по башке и убёг с тремя товарищами. С собаками нас ловили, одного насмерть погрызли, я своего пса руками задушил.

-31-

Потом решили пробираться сюда поближе к родным местам. А твой Захар, говорят, геройски погиб?
- Погиб, – киваю я и вытираю глаза краешком платочка.
- Ну, ничего, подруга, будем партизанить, отомстим за него. За всё отомстим гитлеровским захватчикам. – Васька прижимает меня к своей впалой груди, от него пахнет костром и густым мужским потом.
Затем стелет телогрейку прямо на землю и усаживает меня, сам присаживается рядом на траву. Алька, рисуясь, протягивает им вскрытую пачку немецких сигарет; соображаю – когда и у кого из постояльцев он успел её спереть ?! Не было бы неприятностей! Довольные партизаны тянутся к сигаретам; не стесняясь, берут про запас, рассовывая их по карманам. Алька тоже закуривает и вызывающе глядит на меня. Правильно, первый раз курит открыто, на глазах. Мать его, стервеца, гоняла за курево, а теперь почувствовал себя взрослым, считает, что ему всё можно. Васька подробно расспрашивает про наших постояльцев, говорит
- Это хорошо, что они охраняют железную дорогу.
Интересуется, можно ли мне как-то тоже пробраться поближе к железной дороге, чтобы вести разведку для партизан. Советует для этого поближе сойтись с немцами.
- А что? – я кокетливо повожу плечами. – Ой ли нам, красивым бабам?! Нешто не смогу заморочить головы молодым парням.
А сама думаю, вот этот Пауль смотрит на меня восторженными глазами, вот с ним можно попробовать. С Хешке или с Хайнцем даже ради дела бы не стала – противно. А Пауль совсем не страшный, а даже симпатичный : с белозубой улыбкой на загорелой мальчишеской физиономии, с растрёпанным белокурым чубом над голубыми, как весеннее небо глазами . Он вовсе не такой нахальный , как его остальные приятели , удивительно – но он старался быть вежливым , он так забавно смущался и так трогательно краснел , когда я подшучивала над ним. Он не понимал двусмысленностей, над которыми язвительно хохотал мой младший братишка Алька; немец переспрашивал, смешно коверкая русские слова, но даже это выходило у него как-то мило. Он преданно смотрел мне в глаза, учащённо дышал, вздрагивал, когда я вдруг нечаянно задевала его, и сам норовил при каждом удобном случае прикоснуться ко мне. Мне было даже смешно от такой своей власти над ним – он готов был бегать за мной, как маленький лохматый щенок, которого поманили пальцем.
- Я готова выполнить ваше комсомольское поручение, - отвечаю Василию, игриво улыбаясь; он одобрительно хлопает меня по коленке.

-31-

- Связь будем держать через старого попа, отца Фёдора, - говорит второй партизан. – У него пасека в лесу. Будете ходить попеременно, то ты, то брат, приносить сведения о движении воинских эшелонов.
- А что, священник тоже с вами? – удивляюсь я.
- Сейчас весь народ партизанит! – смеются они и скрываются в лесной чаще.